Тургенев в русской культуре

4 мая 1880 года Толстой сообщает Н. Н. Страхову: «От нас только что уехал нынче Тургенев. Я три дня не садился за работу и чувствую себя совсем другим человеком – очень легко. Погода, весна чудесная. Приезжайте поскорее. С Тургеневым много было разговоров интересных. До сих пор, простите за самонадеянность, все слава Богу случается со мной так: “Что это Толстой какими то глупостями занимается. Надо ему сказать и показать, чтобы он этих глупостей не делал”. И всякий раз случается так, что советчикам станет стыдно и страшно за себя. Так мне кажется было и с Тургеневым. Мне было с ним и тяжело, и утешительно. И мы расстались дружелюбно» [Толстой, 63, с. 16]. Здесь вообще нет упоминания о Пушкинском празднике, хотя есть подтверждение того, что были споры, судя по тексту письма, главным образом – о характере занятий, сфере интересов Толстого: под «глупостями» скорее всего следует понимать богоискательство, в которое все глубже погружался Толстой и которое было чуждо Тургеневу. Однако, несмотря на разногласия, в письме выражено теплое чувство к собеседнику и редкое для Толстого чувство легкости бытия – очевидно связанное в данном случае не только с весной, но и с тургеневским визитом. Вновь в связи с Тургеневым возникает уже знакомая нам формула: «чувствую себя совсем другим человеком – очень легко»: присутствие Тургенева воскрешало ощущение молодости и силы.

В свою очередь, Тургенев в письме к М. М. Стасюлевичу, написанном сразу по приезде в Спасское (5, 6 мая 1880 г.), сообщает: «Л. Толстой пока колеблется». Лаконичность этой фразы и всего послания в целом объясняется не только неудачей посольства, но и другим обстоятельством, о котором говорится здесь же: «Сейчас прочел в фельетоне “Голоса” извещение о смерти Флобера – и это до того меня потрясло и огорчило – что не могу писать более» [ТП, 12, кн. 2, с. 246].

Были ли у Тургенева основания надеяться на то, что колебания Толстого разрешатся в пользу участия в празднике? Были ли это колебания или корректная, деликатная форма отказа, которую Тургенев предпочел истолковать диалектически? Неизвестно.

Сергеенко считает, что уехавший ни с чем Тургенев был «уязвлен и обижен»[260].

Однако Тургенев слишком хорошо знал Толстого, чтобы для него в этом отказе проявилось что-то принципиально новое. Еще только собираясь по дороге из Москвы в Спасское заехать в Ясную Поляну, он сообщает П. В. Анненкову: «На пути я посещу Льва Толстого и постараюсь его убедить также приехать, в чем едва ли успею» [там же, с. 237]. При этом он, конечно, все-таки был расстроен, так как много сил вкладывал в подготовку к празднику, много надежд с ним связывал. Да и сам Толстой свидетельствует через тридцать лет: «знал, что огорчал Тургенева, но не мог сделать иначе» [там же, с. 238].

Из этой ситуации при невольном участии третьего лица – Ф. М. Достоевского – взращен один из самых упорных мифов в истории русской литературы.

«Провалив миссию, Тургенев решил, что яснополянский затворник повредился в уме: слух этот передавали из уст в уста и Григорович, и Катков, и Юрьев»[261], – читаем в книге Л. И. Сараскиной «Достоевский». На открытии памятника Пушкину Тургенев «пустил в среде литераторов слух, что Толстой в Ясной Поляне сошел с ума»[262], – пишет П. Басинский в книге «Святой против Льва». Правда, в следующем своем сочинении – «Лев против Льва» – Басинский эту информацию дает иначе, дистанцируясь от ответственности: «27 мая Достоевский писал жене: “Сегодня Григорович сообщил, что Тургенев, воротившийся от Льва Толстого, болен, а Толстой почти с ума сошел и даже, может быть, совсем сошел”»[263]. Здесь приведен главный (и, на поверку, единственный) источник, из которого выращена версия злоязычного отзыва Тургенева о Толстом по итогам визита в Ясную Поляну.