Тургенев в русской культуре

Героиням Тургенева смирение неведомо. «…Эта девочка удивит всех нас, – говорит Лежнев о Наталье Ласунской. – <…> Знаете ли, что именно такие девочки топятся, принимают яду и так далее? Вы не глядите, что она такая тихая: страсти в ней сильные и характер тоже ой-ой!». Правда, сама Наталья, разочаровавшись в Рудине (между прочим, слишком поспешно и слишком категорично разочаровавшись), возвращается в лоно семьи, но характеристику по полной программе отрабатывают ее литературные преемницы. Развилка между пушкинской и тургеневской героинями явственно и необратимо обозначилась в повести «Ася», которая написана после «Рудина», но перед «Дворянским гнездом» и «Накануне». Параллели между Асей и Татьяной лежат на поверхности текста в виде множества прямых и непрямых отсылок, вплоть до выраженного самой героиней Тургенева желания «быть Татьяной», – тем очевиднее отличие: Ася не приемлет компромисса, не выносит необходимого и естественного в ее случае ожидания, Асе нужно все или ничего, сейчас или никогда – это во многом и обрекает ситуацию на драматический финал. «Тишайшая и христианнейшая»[349] Лиза Калитина, в сущности, человек экстремы. Ее, как и Татьяну, молят – Марфа Тимофеевна упрашивает ее отказаться от монастырского выбора, но Лиза остается непреклонной. Отказываясь от любви во имя долга, она вроде бы повторяет Татьяну, но, в отличие от Татьяны, распространяет свое «нет» на все, что может если не сегодня, так завтра предложить судьба, предпочитая при жизни сойти с «земного поприща». Лизино монашество отнюдь не равно Татьяниной покорности, это не смирение – это социальное самоубийство, гордыня и бунт.

До героического предела, за которым возникает опасность дискредитации, пародии или надрыва, довел Тургенев этот женский тип в образе Елены Стаховой. Сам выбор Елены продиктован максималистской установкой: изначально поданная как удивительная девушка, она не готова соединить свою судьбу с простым смертным, она ищет – и находит – удивительного мужчину, героя, с помощью которого сможет утолить жажду самореализации, жажду «деятельного добра». И даже после смерти Инсарова Елена не смиряется с приговором судьбы, не возвращается в родительский дом – она предпочитает кануть в бездну, поглотившую ее любовь, но не отступить, не свернуть с раз и навсегда избранного пути.

Максимализм и своеволие тургеневской девушки, отсутствие в ней смирения, непокорность судьбе, жажда самореализации, даже ценой гибели, рационалистическая самонадеянность, принципиальная бездетность, безбытность, устремленная в небытие, – вот качества, противопоставляющие ее «протогероине» и приводящие к гибельному «порогу», где она в конце концов получает два полярных определения: «Дура» и «Святая», – ни порознь, ни в совокупности эти определения неприложимы к пушкинской Татьяне.

Таким образом, при несомненном сходстве с Татьяной Лариной, «тургеневская девушка» – принципиально иной, уникальный человеческий тип, до Тургенева в литературе не существовавший, а под влиянием Тургенева самоопределившийся в жизни и утвердившийся в национальной культуре. В более «заземленном» варианте мы обнаруживаем его в образе Ольги Ильинской («Обломов»), в очень близком тургеневскому – в образе Веры («Обрыв»), в «эксцентрической» модификации – в творчестве Достоевского: таковы его героини «с намерениями» (так аттестует Раскольников свою сестру Дуню), самая очевидная и яркая из которых – Аглая Епанчина с ее нежеланием быть «генеральскою дочкой» и «прямо из бутылки» родительской заботы и любви перескочить в «бутылку» приличествующего ее положению брака; с ее выбором невозможного жениха, ради которого она готова на все и с помощью которого жаждет вырваться из предписанной социумом рутины обеспеченного существования на простор все того же деятельного добра.