Тургенев в русской культуре

Герои Достоевского с самого начала своих романов (и это прямо указано в тексте) обречены исполнить возложенное на них идеологическое и художественное задание: Раскольников и Рогожин буквально, Иван и Дмитрий Карамазовы фигурально – убить; князь Мышкин, Настасья Филипповна, Федор Павлович Карамазов – погибнуть; Раскольников и Иван Карамазов – довести идею крови по совести или от безбожия до ее исполнения; «бесы» на то и бесы, чтобы продемонстрировать одержимость и погибнуть и/или погубить. Более того, герой Достоевского нередко и задуман под соответствующее деяние: «Моя фантазия может в высшей степени разниться с бывшей действительностию, и мой Петр Верховенский может нисколько не походить на Нечаева; но мне кажется, что в пораженном уме моем создалось воображением то лицо, тот тип, который соответствует этому злодейству» [Д, 29(1), с. 141]. Тип, соответствующий злодейству, – это формула создания детерминированного героя, ибо никакую штуку удрать со своим автором, в частности уклониться от предписанной участи, такой «тип» уже не может.

Самые несвободные герои Достоевского – именно идеологи, фанатики, одержимые идеей-страстью: Раскольников, Шатов, Кириллов, Шигалев, Верховенский-младший, до определенного момента Подросток, Иван Карамазов. Не свободны и герои, у которых страсть превращается в idée fixe. «Олицетворенный бред и горячка» – это самоопределение Подростка подходит к Мармеладову, Катерине Ивановне Мармеладовой, Мите Карамазову, Рогожину, Настасье Филипповне, Аглае и т. д.

Самые свободные, вменяемые герои Достоевского – Соня Мармеладова, князь Мышкин, Алеша Карамазов. Они живут преимущественно сердцем, но сердца их бьются не затмевающей рассудок страстью, а любовью, и не к себе, а к другим. Ум их не спеленут догматикой, хотя они тоже свою мысль имеют – но эта мысль не заслоняет от них дерево, ребенка, клейкие листочки. Правда, на мгновение и князь Мышкин срывается в идеологическое неистовство, но тем ценнее его способность выйти из этого опасного состояния и устремиться навстречу обращенному к нему чужому слову – в то время как идеологи-фанатики слышат только самих себя.

Заметим, что Базаров совершенно свободен и от того зловещего варианта детерминированности, который пророчит атеистам Достоевский, убежденный и убеждающий в том, что в отсутствие бога все позволено. В отличие от нигилистов-богоискателей, Базаров отнюдь не движется к вседозволенности, не разрушается личностно и не превращается в обезумевшего мстителя-бунтаря. Как уже говорилось, герою Тургенева в конечном счете существенно ближе «идиот» Мышкин, чем нигилист Раскольников.

Гораздо более свободны, чем объекты идеологического воздействия в романах Достоевского (Шатов и Кириллов, например), аналогичные герои Тургенева – Лаврецкий, Литвинов, Соломин. Каждый из них – «человек посредине»: оказавшись на перекрестье разных идеологических путей, они сохраняют дистанцию, здравый смысл и чувство меры, то есть способность соизмерять предлагаемые идейные стратегии с реальными жизненными обстоятельствами и собственными нравственными ориентирами.

Впрочем, идейный «экстремизм» представлен и в романе Тургенева – и не только в образе Инсарова, который безусловно являет собой тип фанатика идеи, но и в образе Елены Стаховой, которая в своей жажде «деятельного добра» не знает меры и границ. Об этих героях и романе «Накануне» в целом речь пойдет ниже, в отдельной главе.

§ 4

Уточним жанроразличительные признаки, на которых базируется предлагаемая здесь типология романных жанровых форм и на основе которых дается жанровое определение романа Тургенева:

1) тип героя и структура его образа (способ изображения);

2) система персонажей и композиция сюжета, то есть постановка героя в структуре романа.

Первый аспект подробно освещен выше, в данном параграфе речь пойдет о структуре романного целого.

Для наглядности мы опять-таки будем опираться на сопоставление двух эталонных с точки зрения предъявления авторской художественной стратегии романов Тургенева и Достоевского, по мере необходимости привлекая и другие тексты.