Тургенев в русской культуре

Невозможно не согласиться с тем, что «эти записки Анны Григорьевны являются авторитетным материалом для истории знаменитой ссоры писателей»[198]. Все, что пишет добросовестнейшая «стенографка», замечательная женщина, в которой, по свидетельству ее мужа, было тогда еще «много детского и двадцатилетнего», несомненно, правда – но не правда события, свидетелем которого она не была, а правда передачи слов Достоевского. И эти зафиксированные женой слова, кардинально расходящиеся с его собственными, написанными более чем месяц спустя раскаленными словами письма к Майкову (уже можно было давно остыть и успокоиться!), вопреки усилиям рассказчика и в силу очевидности этих усилий переадресовать свои чувства другому, наглядно свидетельствуют о том, кто из собеседников на самом деле во время разговора был ужасно как озлоблен, ужасно желчен и поминутно начинал разговор о романе «Дым» – настолько ужасно и поминутно, что очень хотел это скрыть от своей юной жены, что тоже не получилось. В конце дневниковой записи Анна Григорьевна замечает: «Федю разговор с Тургеневым ужасно как рассердил», а позже, в воспоминаниях о событиях 1867 года, она, уже не вдаваясь в подробности, передает ситуацию в общих чертах так: «Был Федор Михайлович и у проживавшего в то время в Баден-Бадене И. С. Тургенева. Вернулся от него муж мой очень раздраженный и подробно рассказывал свою беседу с ним»[199]. При всей любви Анны Григорьевны к мужу и ее поистине ангельском терпении, страницы дрезденского и баденского дневника, как замечает С. В. Житомирская, «полны отраженным раздражением Достоевского»[200], причем раздражение вызывало все, «даже природа и памятники старины»[201], – что уж говорить о Тургеневе.

Прежде чем вернуться к анализу письма Достоевского к Майкову, обратимся еще раз к комментариям Долинина, наглядно демонстрирующим ту опасность, о которой рассуждал Евг. Гаршин: «Для биографа, конечно, нет ничего хуже, как такой случай, когда два лица, ведшие беседу с глаза на глаз, передают эту беседу совершенно различно. Биограф невольно склонится туда, где лежат его симпатии»[202].

Чувствуя невозможность всецело положиться на версию жены писателя по причине ее несоответствия свидетельствам Тургенева, которые он приводит, и еще более – «показаниям» самого Достоевского, которые не приводит, Долинин небрежно отмахивается от оценки ситуации – «безразлично, кто прав», но тут же обвиняет Тургенева в том, что он «позволил себе сочинить про Достоевского (в письме к Милютиной) двойную неправду». Доказательством служит исследование «Бесов» на предмет содержащихся в них пародий на тургеневские тексты, из коего следует, что Достоевский пародировал не только «Призраки», на что указывает в своем письме к М. А. Милютиной Тургенев, но и «Казнь Тропмана», «Довольно» и «По поводу “Отцов и детей”». «Призраки» же, подчеркивает Долинин, «пародированы мягче, добродушнее, гораздо слабее других»[203]. Мягко скажем, странное доказательство и странное основание для обвинения во лжи.