Тургенев в русской культуре

Письмо начинается с изъявлений дружеских чувств к адресату, Аполлону Николаевичу Майкову, с которым Достоевский, по его словам, тем острее ощущает «сходство и стачку» мыслей и чувств, чем болезненнее переживает свое пребывание «на чужой стороне, где нет не только русского лица, русских книг и русских мыслей и забот, но даже приветливого лица нет». После просьбы не рассказывать о содержании письма «кому не нужно знать» следует изложение событий и настроений последних четырех месяцев жизни: причины отъезда за границу; опасения за молодую жену («что соскучится вдвоем со мною») и восхищение ее характером; невозможность работать, безденежье, муки от тоски и от жары; переезд из Берлина в Дрезден; впечатления от немцев и русских за границей и от России издалека; беременность жены; тревога об оставшихся в Петербурге без материальной поддержки пасынке Паше и жене покойного брата Эмилии Федоровне и, наконец, – история «подлостей и позоров» или, иначе, баденского «ада», где Достоевский все, что у них с женой было, и все, что, по его просьбам, присылалось Катковым, а также все, что удавалось заложить (вещи жены), проигрывал в рулетку.

Вот там-то, в этом «аду», в разгар игорной лихорадки, и посетил Достоевский Тургенева. От идеологически насыщенного, исполненного негодующего пафоса рассказа об этом посещении в письме к Макову он вновь обращается к повествованию о своем бедственном материальном положении, к мучительным и безотрадным «денежным расчетам», к надеждам на новый, еще не написанный роман («Идиот»), который должен поправить его дела, и в счет будущих поступлений от редакции «Русского вестника» («А что она вышлет – в этом нет сомнения, только бы я выслал им роман. А я вышлю. Это тоже без сомнения») умоляет своего корреспондента прислать денег: «Голубчик, спасите меня! Заслужу Вам вовеки дружбой и привязанностию. Если у Вас нет, займите у кого-нибудь для меня. Простите, что так пишу: но я ведь утопающий!».

Невозможно не почувствовать, в каком крайнем, отчаянном положении находится человек, пишущий эти строки, и не посочувствовать ему, и не усомниться – нужно ли было делать их всеобщим достоянием, не следовало ли, вняв авторской мольбе – «Но пишу только для Вас, одного. Не отдавайте меня на суд людской!» – скрыть их в семейном архиве. Последнее, возможно, и было бы правильно, если бы здесь же, в этом же письме, не была подвергнута жесткому осуждению другая публичная фигура, Иван Сергеевич Тургенев, и если бы эти оценки не были запущены в историко-литературный оборот самим Достоевским, который стремился если не сразу, то по истечении времени сделать всеобщим достоянием свои разногласия с Тургеневым.

Полностью письмо будет опубликовано только в 1928 году, и, хотя комментарии «тургеневского фрагмента» и связанных с ним событий стали появляться задолго до этого, – вне контекста, в рамках только одного этого эпизода, многое остается неясным, в частности непонятна цель визита Достоевского к Тургеневу. Впрочем, и после публикации полного текста письма доминирующей осталась первоначальная трактовка события, возникшая с подачи самого Достоевского: идеологическая полемика, инициатор которой был «слишком оскорблен» убеждениями оппонента, чтобы промолчать. Соответственно формулируется цель посещения: «За последние месяцы Достоевский почувствовал полный внутренний разрыв с Тургеневым. Он мог явиться к нему теперь только для страстного спора»[190].

Рассказ о визите к Тургеневу начинается так: «Гончаров всё мне говорил о Тургеневе, так что я, хоть и откладывал заходить к Тургеневу, решился наконец ему сделать визит». Выше сообщалось, что встретились они с Гончаровым на рулетке и поначалу «действительный статский советник» очень «конфузился», а потом перестал «скрываться», играл «с лихорадочным жаром», «значительно проигрался» – «но, дай бог ему здоровья, милому человеку: когда я проигрался дотла (а он видел в моих руках много золота), он дал мне, по просьбе моей, 60 франков взаймы».

Зачем в этой ситуации игорной лихорадки два охваченных ею литератора вспоминают нелюбимого ими обоими третьего, живущего здесь же, в Бадене, но далекой от казино жизнью? При этом один из них подталкивает другого нанести этому третьему визит. Зачем? Чтобы затеять «страстный спор» по идеологическим вопросам? Но ими обоими в этот момент владеют совсем другие страсти.