Тургенев в русской культуре

Эта мысль и воплощена в «Накануне». Но роман – не статья, он не сводим ни к какому, даже самому яркому тезису. В романе героическая тема человеческого самостояния получает трагическое звучание (поразительно: и героика, и трагедия за пределами романа наглядно подтверждаются судьбой Добролюбова – его истовым служением идее и его безвременным «инсаровским» уходом), а социальная жизнедеятельность героев-провозвестников полемически соотнесена с жизненным преуспеянием мирных созидателей-профессионалов и загадочными пророчествами «философа земли русской», «черноземной силы». С одной стороны, Увар Иванович сулит появление русских Инсаровых: «Дай срок <…> будут»; с другой стороны, он произносит нечто многозначительно предостерегающее, уж не им ли, грядущим «прельстителям», опосредованно и адресованное: «Не искушай…»

Глава седьмая Тургенев и «Бесы» Ф. М. Достоевского

В пятой главе шла речь об эстетическом взаимодействии Тургенева и Достоевского в области создания принципиально новой жанровой формы – идеологического романа.

Здесь же мы обратимся к тем реальным событиям и художественным образам, которые наглядно свидетельствуют о том, сколь мощным личностным, идеологическим и эстетическим раздражителем для Достоевского был Тургенев и какие художественные плоды произрастали на этой почве.

Разумеется, эта тема в разных ее аспектах неоднократно освещалась в научной литературе, однако ее традиционная интерпретация, на наш взгляд, во многом требует концептуального пересмотра.

§ 1. Баденская встреча 1867 года

К. Мочульский пишет: «Встреча с Тургеневым в Бадене была провиденциальна. Достоевский задумывал роман о новой России, осознавал себя русским и христианином, и ему нужен был враг, живая конкретная личность, с которой можно было вести спор. Все его творчество – внутренняя полемика, явная или скрытая. Для создания положительного идеала ему необходимо отталкиваться от отрицательной реальности. Гений его раскрывается только в борьбе, природа его – диалектическая. И вот Тургеневу суждено было стать символом русского зла, воплощением национального и религиозного отступничества. В поединке с автором “Дыма” кристаллизовалось мировоззрение Достоевского»[187].

Не вдаваясь во все перипетии многолетнего поединка, остановимся на одном из самых ярких эпизодов – упомянутой Мочульским встрече в Бадене. Главным источником информации о ней является знаменитое письмо Ф. М. Достоевского к А. Н. Майкову от 16 (28) августа 1867 года – документ чрезвычайно интересный во всей его полноте, а не только в том небольшом относительно общего объема фрагменте, который, собственно, и повествует о визите Достоевского к Тургеневу и который преимущественно цитируется в литературоведческих работах.

Камертоном и формулировкой сути баденской встречи традиционно считается фраза из этого письма: «…Он слишком оскорбил меня своими убеждениями». При этом как-то упорно не замечается, сколь противоестественно это звучит для гения, чья природа – диалектическая, для «полифониста», с упоением доводившего до эпатирующей, нередко чудовищной крайности полярные, взаимоисключающие убеждения своих героев, почерпнутые из собственных сомнений и тайных помыслов (метóда Ставрогина!), как несовместно с той апологией личной свободы, которую вычитывают в романах Достоевского (вчитывают в них?), категорическое неприятие самого факта наличия иных убеждений. «К этим словам не прислушивались достаточно серьезно, а их следует очень запомнить»[188], – справедливо замечает Ю. Никольский.

Рассказ Достоевского о посещении Тургенева и разговоре с ним занимает две с небольшим из одиннадцати страниц письма[189], то есть менее чем пятую его часть, располагается ближе к концу объемного и эмоционального послания, и смысл этого фрагмента, обретшего самостоятельную историко-литературную значимость, вряд ли может быть адекватно понят вне контекста.