Туркменская трагедия

Ну, а кому на досуге хочется посмеяться или еще раз убедиться в невежественности “баши”, тот приникает к голубому экрану или просматривает газеты с его речами на туркменском языке. Для юмориста или сатирика ниязовские даже самые мрачные перлы — благодатный материал. Прочтя или прослушав президента, он обхохочется, серьезный же человек или доброжелатель тихо подосадует, а более впечатлительный — схватится за сердце...

Помимо того, что мне приходится просматривать видеозаписи почти всех телевизионных “шоу” с участием “баши”, а также читать их в газетах, я, при встрече с ашхабадцами или с работниками туркменского посольства за рубежом, проверяю свои впечатления от увиденного или прочитанного. Судите сами.

Что вы подумаете о человеке, незнакомым с вождением самолета, но самоуверенно советующему летчику, как, к примеру посадить лайнер или поднять его в воздух. Здравый рассудком, пожалуй, на подобное не решится.

А вот Ниязов, возможно, на такое смог бы отважиться, если битый час советовал сидящим в зале творческим работникам, как писать оперу, балет, музыку, напрочь отвергая литературную и театральную критику лишь потому, что этот жанр “порожден советской эпохой... и критика... только мешает работе”. Видимо, в критике ему чудился голос политических оппозиционеров.

И он пускался в рассуждения об итальянской опере и опере вообще. “Зачем она? — с таким вопросом он обращался к собравшимся, но зал выразительно хранил молчание. — Туркмены на оперу не ходят, они ее не понимают”, а потому, мол, нечего ее слушать, только время терять.

— Работая в Москве, — продолжал он, — приходилось ходить в Большой театр. Слушал “Бориса Годунова”, смотрел “Спартака”, они меня не волновали, я не воспринимаю такую музыку. Спрашивается, зачем петь, зачем кричать (смеется), когда эти же слова можно произнести нормально, разговорной речью... Если я сейчас запою арию из “Травиаты”, туркмен ее не поймет, — и он то ли хихикнул, то ли попытался что-то спеть, но зал внешне никак не проигнорировал, видимо, был шокирован его примитивными суждениями. Оказывается, “король-то голый!”

Вспомнилась быль не столь давней поры. В туркменской госфилармонии на концерте вместе с зарубежными гостями присутствовал и секретарь ЦК. В антракте партийный лидер, стремясь подчеркнуть перед иностранцами рост туркменской культуры, не преминул сделать замечание:

— Нашим гостям очень понравился... как это называется?..— запнулся он, оглядываясь по сторонам.

— Секстет! — подсказал помощник.

— Да, секс-тет. Но я хочу покритиковать министерство культуры. Что, у нас талантов мало?! К следующему концерту наберите в этот самый... секс-тет двадцать, сорок, можно и шестьдесят человек.

Я далек от мысли ставить на одну доску секретаря тоталитарной поры и президента эпохи “демократизма”: первый институтов не заканчивал, лауреатскими дипломами и академическими титулами не удостаивался, а второй все-таки в первопрестольной учился, в белокаменной трудился, какими только дипломами не награжден и женат не на “дикой” туркменке, купленной за калым, а на европейке, у которой, говорят, оба родителя — юристы. Иные удивлялись, что он без запинки называл спектакли, шедшие в советские времена на туркменской сцене.

Верно подмечено, чувствовалось, к встрече Ниязов подготовился основательно, вызубрив материалы, представленные министерством культуры, что с ним редко случается. А вот именами авторов пьес то ли пренебрег, то ли не запомнил. Скорее и то и другое. Даже не упомянул ни одного творческого коллектива, чьи работы обошли театральные подмостки и экраны бывших советских республик, Москвы, а также зарубежных стран. На туркменской сцене, на той самой, на которой несколько часов паясничал теперь “лидер” нации, были поставлены шедевры мировой классики, освоены достижения мирового оперно-балетного искусства. Ведь не случайно Академический театр драмы и Государственный театр оперы и балета были удостоены Ордена Трудового Красного Знамени. Однако у “баши” сказать о том не хватило духа, ибо все, что связано с СССР, а значит и с Россией, вызывает у него аллергию.

В прошлое свое выступление перед творческими работниками президент был несколько “демократичнее”, лестно отозвался о турецкой, индийской музыке. Так и сказал: “Когда слушаешь их мелодии, хочется пуститься в пляс”. Возможно, в том нет ничего предосудительного: восточный человек все-таки. Однако он тут же отверг баян, гармонь, аккордеон. Почему? Они “неприемлемы для туркмена, не волнуют его...” И скрипка тоже почему-то туркмена не трогает. Чуть помолчав, все же снизошел, смилостивился над скрипкой лишь потому, что она, по его мнению, произошла от туркменского гыджака, однострунного национального инструмента, сопровождавшего скотовода в его кочевках по Каракумам.