Туркменская трагедия

Да, это был президент, так заметно раздобревший, что стал похож на антикварный кувшин с ножками. Он стоял на трапе, окидывая взглядом поляну, запруженную людьми. В этом половодье красок больше всего выделялись яркие туркменские ковры, видневшиеся повсюду: на земле, на высокой еще необструганной деревянной трибуне, ими были покрыты какие-то уродливые, незавершенные строения и выделявшийся вдали мостик, перекинутый через арык, они свешивались с кабин и бортов большегрузных автомобилей, огородивших площадь красочным полукольцом.

Кажется, он остался доволен.

Заиграла музыка. Недружно запел хор: ребята все еще не узнавали преобразившегося президента... Едва он спустился на землю, ему тут же набросили на плечи легкую каракулевую дубленку, а на голову нахлобучили темноватую норковую шапку. Раньше он носил головной убор из светлой норки, теперь же, с обретением новой прически из темно-жгучих волос, приходится менять в тон и туалет головы.

И он вальяжно, как балованное дитя, с капризным выражением на лице, зашагал по мягкому ковровому ворсу. Ему навстречу с хлебом-солью двинулись аксакалы, в теплых чекменях из верблюжьей шерсти, в мохнатых тельпеках на головах.

Музыка смолкла. Президент, поздоровавшись со стариками, отведал кусочек хлеба. Небо закапало дождем. “Баши”, обрадовавшись, подставил ладонь дождинкам и, выжидательно поглядывая на старейшин, что-то заикнулся о погоде, явно напрашиваясь на комплимент, дескать, вот, ваше превосходительство осчастливило своим приездом — и божья благодать дождем с небес низринулась, добрая примета к приезду человека с золотым сердцем.

Но аксакалы как в рот воды набрали. То ли растерялись, то ли устали, заждались, то ли их бестолково проинструктировали. Впрочем, в засушливое время года дождь и впрямь благо, а сейчас, в пору затянувшейся уборки хлопка, от него один вред, да и по сценарию встречи хозяина он не был предусмотрен.

Президент, не дождавшись от недогадливых стариков любезных слов, досадливо поморщился и направился в сторону девушек в нарядных национальных платьях и украшениях, тут же бросившихся к нему с большими букетами цветов. Следом к нему с приветствиями робко приблизились хякимы этрапов и велаятов, министры, руководители республиканских организаций и ведомств, местное начальство. Одни подобострастно кланялись, другие лобызали ему руки — этот чуждый туркменам ритуал родился после обретения независимости. Перенятый у турок, он, видимо, президенту по душе.

А дети все еще стояли на стылом ветру. Их сюда привезли с утра, задолго до приезда хозяина. И тот наконец подошел к ним, шеренги их расстроились, от холода они сбились в кучу, а за их рядами в шифоновых платьицах с ноги на ногу переминались девушки и юноши из ансамблей домов культуры. Молодые люди простуженно покашливали, продрогшие на холодном сквозняке, притомившиеся, они потеряли всякий интерес к президенту, а тот со снисходительнопокровительственной улыбкой потрепал за щеку стоявшего с краю мальчика.

— Что, холодно разве? — “баши” поправил на плечах сползающую дубленку. Знал ли он, что дети на его частых встречах простывают, подолгу болеют простудными заболеваниями, с различного рода осложнениями?

Мальчик промолчал — у него зуб на зуб не попадал, смущенно глянул на президента, расценившего молчание юнца как скромность, глубокое почитание его высокой персоны.

— Берекелла! Терпи, джигит, — сердаром будешь! — и сам же первым расхохотался, видимо, найдя свои слова остроумными. Ему угодливо вторила свита, смеялись все встречающие, даже те, кто не разобрал его слов, одни хихикали, другие просто скалили зубы, третьи смеялись в кулак или в бороду и делали это лишь потому, что так хотелось “сердару”. Вскоре президентская реплика, отредактированная и основательно дополненная придворными борзописцами, войдет в его собрание сочинений, прозванное “цитатником”, обычно издаваемым в престижных типографиях Турции.

Насмеявшись, президент теперь внимал детям, читавшим стихи, сочиненные местными рифмоплетами. Хотя они звучали неестественно, фальшиво, но его слух ласкали величальные эпитеты: гордость и отрада туркмен, любимый сын туркменского народа, высокочтимый президент, великий из великих, гений, сердар всех туркмен мира...

Не беда, что дети не все слова произносили четко, ясно, глотая окончания, кое-кто вовсе не смог произнести вызубренные строки: холод судорогой свел челюсти, не повиновался язык. Но все равно президент выслушал детей до конца: слушать их одно удовольствие, они не пожалуются на плохую жизнь, не будут докучать просьбами.

Ему также было приятно общаться с аксакалами, любил их за наивность, граничащую с маразмом. Они устраивали его вполне, он считал их покладистыми, наравне с детьми: вопросов каверзных не задавали, из рамок инструктажа хякимов не выходили и более колоритно, эмоционально воздавали хвалу, сравнивая его с пророками, то с Мухаммедом и Али, то с Исой и Сулейманом...