Тушеная свинина

Однако она вспомнила, что Чэнь Хан часто приезжал и уезжал, и в багажнике у него стояли коробки с дорогими винами или диким женьшенем. На прошлый Новый год он вытащил из конверта толстую хрустящую пачку банкнот в сто юаней и протянул ей, сказав, что это карманные деньги, праздничный подарок от друга. Она купила на аукционе скульптуру. Скульптура была из темно-зеленого мрамора, в стиле кубизма, и изображала высокую и худую девушку с бедрами, чуть повернутыми влево. В ночь после того, как ее доставили домой, Чэнь Хан вернулся только к утру. Цзяцзя выпила три эспрессо и уснула далеко за полночь. Она нанесла тонкий слой тонального крема на лицо и на родинку в виде воздушного змея, села на диван в своем черном шелковом платье рядом с новым произведением искусства и стала ждать мужа. Когда он вернулся, она спала.

Когда Цзяцзя паковала вещи, ее взгляд упал на стоявшую в углу скульптуру. Интересно, принадлежит ли она ей? Цзяцзя не хотела брать с собой ничего из вещей Чэнь Хана, но все равно сложила их в коробки. Достала из бара недопитые бутылки коньяка, немного выпила и вылила остатки, глядя, как коричневатая жидкость стекает в раковину. Сбросила с кровати простыни и подумала, что никогда не видела ничего более унылого, чем голый матрас. Она с трудом помнила, каково спать в этой кровати рядом с Чэнь Ханом. Со второго года брака она часто ложилась спать одна, а муж возвращался поздно, пьяный, и засыпал на кушетке, не снимая пальто. Иногда он появлялся лишь утром, быстро принимал душ и переодевался, а потом снова отправлялся в офис. После случая со скульптурой Цзяцзя вообще перестала дожидаться его возвращения. Она в последний раз взглянула на статую девушки, некогда выставленную на аукционе по высокой цене, но в итоге оказавшуюся в заброшенной квартире вдали от своего создателя. Теперь скульптура не вызывала никаких чувств. Возможно, бедняжка заслуживает лучшего владельца, подумала Цзяцзя, вытащила последнюю коробку в коридор и закрыла за собой дверь.

Она взяла все свои картины и одежду и вызвала фургон, чтобы отвезти вещи к бабушке. Чэнь Хан был мертв уже полгода, и брак с ним казался тоже упакованным в ящики. Из окна фургона улицы выглядели одновременно знакомыми и чужими. Глядя на проплывавшие мимо здания, Цзяцзя подумала, что город, который она так хорошо знала, так изменился. Она ощущала вонь бензина и запах немытого тела водителя. Какое-то время Цзяцзя наблюдала, как амулет с кусочком янтаря, висевший на зеркале заднего вида, качается туда-сюда в нерегулярном ритме и в разных направлениях. После того как они пробрались через городские пробки и наконец выехали на третье кольцо, Цзяцзя достала телефон и набрала номер отца.

Глава 8

Фургон подъехал к дому бабушки; Цин, приятельница Цзяцзя, сидела, скрестив ноги, на крыльце, и поджидала подругу с незажженной сигаретой в зубах. Она всегда курила самокрутки – европейская привычка, отточенная еще в художественной школе.

У Цзяцзя оставалось мало подруг, с которыми она поддерживала связь после замужества, Цин была одной из них. Из трех соседок по комнате в студенческом общежитии Цзяцзя еще на первом курсе больше всего сблизилась с Цин. У них не было ничего общего, кроме страсти к искусству, но тогда этого было достаточно, чтобы проводить вместе все дни, молча рисуя, пока солнце не садилось и не вставало вновь.

У Цин были короткие темно-каштановые волосы, от которых всегда пахло тростником (впрочем, в молодости они выглядели скорее черными); она утверждала, что всю жизнь носила одну и ту же прическу, а причиной необычного запаха, по ее словам, была японская кровать с матрасом-татами, на которой спала с детства по воле матери. Цзяцзя восхищалась способностью Цин оставаться верной самой себе и быть личностью. Шкафчик Цин в их комнате был забит оливково-зелеными футболками и черными джинсами, единственным, что девушка носила, только зимой она надевала черную джинсовую куртку с подкладкой.

Увидев Цзяцзя, Цин заткнула сигарету за ухо.

– Служба переноски вещей Цин и компания к вашим услугам! – отрапортовала она Цзяцзя, подняв в салюте к виску правую руку с зажатой в кулаке неоново-зеленой зажигалкой.

Обе рассмеялись и принялись таскать коробки наверх, на третий этаж. Иногда бабушка Цзяцзя высовывала голову из кухонного окна и спрашивала, не хотят ли они груш.

Когда фургон опустел, наступила ночь и бабушка погрузилась в глубокий сон, который должен был продлиться до четырех утра – времени, когда бабушка приступит к приготовлению рисовой каши на завтрак. На ночном столике в ожидании Цзяцзя и Цин стояла тарелка с грушами.

Детская спальня Цзяцзя теперь служила гостевой. Окна комнаты выходили на север, на шумный проспект, что делало ее гораздо менее удобной, чем все остальные, окна которых смотрели во двор. Некогда белые стены и занавески тронула желтизна. Коробки громоздились одна на другой и заполняли всю комнату, так что даже стоять было негде.

– Цзяцзя, тебе придется все это распаковать, – сказала Цин, откусив половину груши и плюхнувшись на односпальную кровать.