Тушеная свинина

Та уже была застелена. Бледно-зеленые простыни не подходили к наволочке с пурпурными полосами.

– Кстати, о том, о чем ты спрашивала в прошлый раз, – добавила Цин. – Мне позвонили из галереи и сказали, что хотели с тобой поговорить. Может, мы смогли бы организовать небольшую выставку или что-то в этом роде.

Цзяцзя села рядом с Цин.

– Сегодня я позвонила отцу, – сообщила Цзяцзя.

Цин приподнялась на локте.

– Я позвонила из фургона, – продолжила Цзяцзя. – Он предложил встретиться за ужином. Как называется галерея?

– Но ты никогда не звонишь отцу. – Цин достала из заднего кармана визитную карточку и протянула Цзяцзя. – Вот ее контакты. Мне сказали, ты можешь позвонить на следующей неделе в любое время.

– Спасибо, Цин, – пробормотала Цзяцзя, изучая карточку. Об этой галерее она никогда раньше не слышала. – Ты все еще встречаешься с тем гитаристом? – спросила она, поднимая голову.

– Что за картины? – спросила Цин, приступая к разбору коробки с холстами.

– Очередные неудачи. Так ты все еще с ним встречаешься? С высоким парнем с фиолетовой гитарой?

– Мне тридцать один год. Я решила, что нужно немного подумать о будущем и найти кого-то более надежного. – Цин взяла в руки одно из полотен Цзяцзя. – Вода… Ты никогда не писала ничего так упорно со времен университета. И рыба… Без головы?

– Тут должна быть мужская голова. – Цзяцзя указала на пустой овал на холсте. – Знаешь, на Чэнь Хана можно было положиться.

Лунный свет проникал в комнату, подсвечивая тонкий слой пыли, лежавшей на всем: на телевизоре, книжных полках, висевшей в углу картине тушью с изображением журавля, фонаре, повешенном на оконной раме. Цзяцзя узнала фонарь – это была одна из многих вещей, принадлежавших матери, и одна из нескольких сохранившихся. Мать купила его у ремесленника в Чунцине. Она любила, чтобы с каждым предметом, привезенным домой из путешествий, была связана какая-нибудь история, и просила юную Цзяцзя угадать, откуда взялись вещи и какая судьба ждет их после.

– Куда бы они потом ни попали, там им будет лучше, – сказала однажды мать.

Цзяцзя провела указательным пальцем по краю фонаря. Куда они все подевались? Где керамическая ваза из Цзиндэчжэня? Флейта из Юйпина? Бронзовый дракон из Сианя? Ципао[6] из Шанхая? Рулон вышитой ткани из Сучжоу?

«Вещи исчезали одна за другой или скопом?» – спросила она себя. Прошлое, казалось, было лишь тем, что от них осталось.

– За все эти годы отец так и не женился на другой, – продолжила Цзяцзя. – Почему, как ты думаешь?

Цин пожала плечами.

– Может, он больше не хочет иметь семью. Мне нужно покурить.

– Только не здесь, не в бабушкиной квартире.

Цзяцзя легонько похлопала Цин по руке.

Возможно, Цин права, подумала Цзяцзя. Возможно, он так никогда и не захотел создавать новую семью. Теперь, потеряв собственную, она, казалось, немного понимала отца, его нежелание заводить жену, двигаться дальше. С того дня, как он объявил, что снова влюблен, и до момента, когда уехал на машине со всеми своими вещами, именно мать отчаянно пыталась изгнать отца из их дома. Цзяцзя была ребенком, нравственность казалась ей более определенной вещью, она решила встать на сторону матери, предлагая ей одной – как ей казалось, ни в чем не повинной жертве – всю любовь, которую только могло дать ее молодое нежное сердце. Цзяцзя забыла, как по вечерам следила из окна за отцом, расхаживавшим взад-вперед, а порой даже стучавшим в дверь. Она забыла, что никогда не открывала ему, что тоже его бросила.

Цин встала и взяла сумку.

– Ты не хочешь поесть перед уходом? – спросила Цзяцзя.

– На диете!

Цин вынула сигарету из-за уха, закинула сумку за плечо и помахала рукой, в которой держала зажигалку. Цзяцзя наблюдала из окна, как подруга вышла из дома и села на свой скутер.

– Спасибо! – крикнула Цзяцзя, когда Цин с сигаретой во рту скрылась за углом.

Через неделю после переезда Цзяцзя сидела за маленьким круглым столиком с четырьмя стульями в тихом углу ресторана шанхайской кухни. Официантка в черном костюме с юбкой протянула меню, толстое, как роман.

Цзяцзя прибыла на полчаса раньше; выйдя из бабушкиного дома, она впервые с момента переезда почувствовала облегчение. Цзяцзя сказала госпоже Вань, что у нее высокая температура и она закончит последнюю часть панно, когда почувствует себя лучше. Вместо того чтобы рисовать композицию с Буддой, она сидела в своей комнате и тщетно работала над человеком-рыбой. Комната была слишком маленькой, слишком тесной. Эта ее особенность совершенно не отложилась в памяти Цзяцзя. Каждый день ей казалось, что она задыхается, сидя в бочке с водой. Тетя редко бывала дома, но глубокой ночью Цзяцзя слышала, как она шепчется и спорит с бабушкой о Ли Чане.