Твое имя

Время в некотором смысле проходит. Мастер по ремонту уходит так же бесшумно, как и пришел. Т/И замечает это, когда становится слишком поздно.

Ее сердце начинает оживать среди какофонии несинхронизированного времени. Мастер восстановил не линейный ход одной человеческой жизни, а ревущий каскад, который является самой вечностью, настолько всеобъемлющей, что, когда Т/И ослабляет свое внимание, она вообще ничего не слышит. В последний раз она так себя чувствовала, когда наблюдала за Муном, который исполнял танцевальное движение, не поддающееся описанию.

В тот момент она тоже будто бы смотрела, как вечность по каплям лилась сквозь сладкозвучную тьму, окутывающую видимый мир. Находясь среди оживших часов, она мечтает, подобно освобожденному голубю, улететь в другой мир. Там она будет заключена в янтарь своего существования. Она больше никогда не состарится; она забудет день своего рождения.

Т/И наконец-то пришла в себя и смогла встать. Оглядывая комнату, она понимает, что пропали ее любимые часы: карманные, которые открываются и закрываются, как моллюск, как бы намекая на то, что бывают моменты, когда не следует знать время. Ремонтник забрал их с собой. Она больше не слышит их характерного тиканья, четыре щелчка в секунду, но она слышит, что ее зовут.

Она собирает чемодан и выходит из квартиры, прислушиваясь к звуку карманных часов. Она ищет тихие места, такие как часовни и свалки. Всякий раз, когда воробей невротически щебечет рядом с ней, она топает ногой, чтобы прогнать его. Она идет и идет, в конце концов оказываясь в ошеломляюще большом городе, но, поскольку ремонтника нигде не видно, она продолжает идти, и этот город медленно превращается в другой город, который становится еще одним городом. Т/И слишком устала, чтобы сделать еще хоть шаг. Она падает на спину на тротуар. Ее чемодан за компанию падает рядом с ней. Совершенно новые, еще не заселенные многоквартирные дома закрывают ей вид на голубое небо…

Я отложила ручку. Я не знала, что будет дальше.

Вполне возможно, что Т/И будет бесконечно переезжать из города в город. Она никогда не найдет мастера по ремонту, но никогда не потеряет уверенности в том, что он существует где-то в мире и что его можно найти.

И одно это убеждение значило бы все. Но существовал также шанс, пусть и незначительный, что, пока она будет лежать там, у подножия этих высоток, на одном из их бетонных фасадов внезапно загорится единственное окно. Т/И поднимется на лифте высоко в атмосферу и найдет того мастера по ремонту. Он будет ждать ее в квартире, в которой не будет ничего, кроме кровати, которую они будут делить. Остальная часть здания, все тридцать этажей, будет пуста.

Меня осенило: было крайне важно, чтобы Мун прочитал мой рассказ. Ибо здесь, в этой записной книжке, была наша утраченная история.

Здесь, в этих сценах, была символическая игра теней всего того, что уже произошло между нами. Но события, которые последуют за этим, не поддавались моему воображению. В действительности, я знала лишь то, что в этом невообразимом будущем мы, наконец, будем вместе, вдали от мира, освобожденные от его сокрушительной гравитации. Мы встретимся друг с другом в бесконечности. Мы сбросим свои тела, и наши души устремятся друг к другу. Вместе, отрекаясь от реальности, мы достигнем того, чего раньше не удавалось ни одному фанату и его звезде: взаимной идентичности, совершенной любви.

Я заглянула на кухню. К моему удивлению, Мун был там. Он стоял у стойки, повернувшись ко мне спиной, и разбивал яйцо в стеклянную миску. Сначала я хотела позвать его, но не смогла использовать его чистое имя таким функциональным способом. Из тех сотен раз, что я произносила его имя раньше, я ни разу не обращалась к нему напрямую, не говоря уже о том, чтобы грубо потребовать его внимания. Этот слог всегда подходил к моим губам как задумчивый вздох.

– Что ты готовишь? – спросила я.

– Ничего, – ответил он. – Просто хотел попробовать, каково это – готовить.

У кухонного стола были два стула, расположенные перпендикулярно друг другу, словно пара, которая предпочитала близости своих тел прямой взгляд на лица друг друга, только что закончила трапезу. Мы с Муном сели.

– Чем я могу помочь вам, мисс Осеол? – спросил он.

Я положила блокнот на стол, перевернула обложку и пододвинула к нему.

– Мне бы хотелось, чтобы ты прочитал кое-что, что я написала.

– Но это на английском. – Он вглядывался в первую страницу.

– Тебе необязательно понимать каждое слово. Самое главное – уловить общую идею. Не торопись, я могу подождать.

К моей большой радости, он взял блокнот и начал читать вслух. Мне нравилась игривость его акцента; казалось, его невозможно исправить. Он сделал паузу, когда наткнулся на слово «Т/И». Он попытался произнести его как «ти», но тут же передумал, остановившись вместо этого на «ТэИ». Каждый раз, когда он произносил аббревиатуру, я все сильнее осознавала себя в этом звуке – хрипловатую несущественность «Т», которая застревала в горле из-за плотности «И». Казалось, он спрашивал «зачем»[13] мое существование, «почему» я была той, кем я была.