Твоя итальянская кровь (СИ)

С меня сбегает солёный пот. Жара за окном, да шум прибоя. Хоть бы была гроза, — отвлекаю себя мыслями, чтобы не дать разрядку раньше, чем ты, ведь напряжение так велико, и всё ещё растёт с каждым моим толчком внутри тебя.

Я не хочу спешить, выскальзывая и припадая к тому месту, что сейчас грело меня изнутри не хуже камина в мороз, разливаясь негой по телу.

Я придерживаю на весу твои ножки, согнутые в коленях, а ты — с интересом изучаешь новую себя под совершено другим обзором.

Ты себя ещё не знала такой никогда до этого момента.

Наконец, я накрываю тебя сверху и оказываюсь внутри, зажатым твоим страстным лоном, что через два моих рывка было залито чем-то новым для тебя. Это что-то в новизну для твоего тела, что с благодарностью принимает в себя всё без остатка. Тебе не противно и не страшно, тебе хорошо от моей лавы, остывающей в тебе после извержения.

Не выпускаешь меня, пульсируешь в такт сердцебиению, одаривая этим чувством и меня. А я целую тебя в шею, щеки и ушки, постоянно нашептывая какие-то пошлости или глупости. А ты смеёшься, обнимая меня и прижимая к себе сильнее.

***

Девушка всхлипнула, оперевшись рукой о кафель, вспоминая как металась между тем, чтобы швырнуть письмо в огонь, и спрятать его как можно дальше, в укромный уголок.

Два действительно тонких музыкальных пальца пронзили её плоть, облюбованную, но так и неизведанную евреем, вызывая из пухлых девичьих губ вскрик.

Она закусила щеку от такой боли, пока по бёдрам усиленно побежала темно-алая кровь, а шум воды заглушал её муки.

***

— Какая ещё вендетта? — спросила Виолетта, теряя на последнем слоге голос, прокручивая в пальцах белоснежный кружевной халат с оборками.

Альфред сидел в своём кресле, нагло откинувшись на спину и запрокинув сильные руки за голову, изучая её фигуру под нарядом.

Всё то же самое — цепочки, браслеты, кольца, на шее — знак веры, на груди — панцирная цепь с часами. Тот же тип рубашки — свободная, хлопковая и мягкая для носки. Те же брюки и те же подтяжки болтались вдоль кресла.

Алфи сделал совершенно злое лицо, дергая жвалами и нахмурив брови в негодовании играясь пальцами, что так и не коснулись тела Виолетты.

— Как ты похожа на брата, — цедил он сквозь кривоватые зубы, кивнув одним пальцем на нож, лежащий на краю стола, — Сходство тошнотворное. Вы словно близнецы, — злился он, — Подправим, хочешь, а?

Лезвие сверкнуло в руках Алфи и он стал играться ножиком, делая однотипные движения весьма умело. Бабочка то раскрывалась, то закрывалась в его руках.

Виолетта языком изучала небо, больно надавливая и стараясь не выдать страха, расслабляя веки и не уводя с малознакомого лица взор.

— Выпить хочешь? — спросил он её неожиданно ласково, поднимаясь со стула и вынимая из ящика шкафа бокал, и девушка активно закивала, попадаясь в ловушечку, — Даа? Пить захотелось, ага? А то небось устала по итальянским херам-то прыгать? — сжал он в пальцах бокал, и тот треснул, осколок отлетел и ранил еврейский палец.

Мужчина шикнул, швыряя стакан на стол, а Виолетта подошла к нему, пытаясь помочь.

— Съеби нахуй, где стояла, да! — ругался он, собирая кровь губами, другой вынимая ещё один бокал, — Что тебе налить? Джина, рома или моей крови, которую ты пьёшь, да, уже пару лет?

Виолетта сделала два шага назад.

— Твоей крови, только без лжи, лицемерия и приторно-сладких невыполненных обещаний, — прошипела она, поджав губы, и тонкое стекло пролетело над её головой, ударяясь о дверь и разбиваясь в дребезги.

Девушка не шелохнулась, судорожно моргнув и сощурив веки. А еврей нарочно запустил в неё стакан чуть выше. Знал, что она не дернется. Так уж вырастили мисс Чангретту.

— По-твоему, я тебе врал, а? — опустился он в кресло, отпивая светлый ром, держа бутылку раненной рукой, — Я наёб на стороне ребёнка?! Я не отвечал на письма почти полгода?! Я забивал хер на тебя?! — тыкал он в Виолетту пальцем.

— Зачем я здесь? — сменила курс девушка, и Соломонс с отчаянием опустил глаза, зная, что не добьётся от неё честных ответов, не добьётся хотя бы сладкой лжи, если уж не горькой правды.

— Потому что я так захотел, а моё желание — всегда закон, — проговорил он, следя за её руками, что распахивают халат, и как обнажется незнакомое ему по сей миг тело.

Альфред не почувствовал тепла или нежности, на него налетело отвращение.

— Я тебя просил оголяться, а? Скрой этот срам итальянской заносчивости! Отрастила пизденку, теперь думаешь, что мир у твоих ног? — гавкал он неприязненно, — Я тебя даже глазами обводить не желаю, не то что брать таки. Не заслужила ты чести на еврейский член присаживаться, — ворчал он, стряхивая со стола невидимые крошки.

— Почему же? Для чего тогда были эти письма?

Альфред приподнял взор.

— Когда мы ворковали, то ты была ещё чистенькой и хорошенькой девочкой. Слово «девочкой» — ключевое. Я брезгую тебя отныне. В тебе были итальянцы, — потёр он бороду, убирая бутылку, — То, что натрахано макаронниками не вычистить и кюреткой, да?

Виолетта стерпела оскорбление.