Твоя итальянская кровь (СИ)

— Можно, мистер Соломонс? — спросила она его пискляво, поправляя кружевной халат на голом теле, переступая с ноги на ногу.

Альфред уверенно раскинулся в кресле. Ни к чему выдавать радость и бывшие сомнения в том, что она не придёт.

— Ты пунктуальна, однако, — прохрипел он надменно, — Что там насчёт обещанной тобой вендетты?

Комментарий к III. Но ни разу не вспомнил он ту, что любил, потому что ни разу о ней не забыл

Спасибо большое WorthIt!

Спасибо вам читатели за ожидание, лайки и избранное! Это поддерживает)

P. S. Название главы не связываем с сюжетом)

========== IV.Ложь приходит потом ==========

***

Виолетта качала на руках ребёнка, отрывисто и как-то судорожно дергая его вниз-вверх. Мальчик уже давным-давно спал. Для чего она подняла его с постели и стала таскать, как кутенка за шкиряк?

— Скоро мы поедем домой, — шептала она одно и тоже, смотря в одну точку — тонкую дырку в полу, что словно смотрела на неё в ответ и зазывала темнотой, — Скоро мы поедем домой.

Взгляд её карих глаз был совсем безумным, подавленным. Виолетта потеряла из-за ничего не обещающих игр всё, что было для неё важно.

Туманные очи всё устремлялись в пол, а руки дергались в одном такте старой колыбельной.

Когда она познакомилась с евреем, он не был для неё чем-то роковым. Возможно и был, но таковым не казался. Просто высокий, широкоплечий и массивный мужчина примерно сорока лет. Чуть седоват на висках, чуть хмуроват до эмоций, чуть грубоват в манерах и общении.

Что с него взять? Он же бандит. Все мужчины проходящие через гостиную их дома в Италии были совершенно одинаковы: кольца, цепи, пиджаки, пистолеты и первосортный мат, а ещё беглый и лукавый взгляд.

Чем отличался от всех еврей? Манерами — они у него были, просто были. А ещё харизма и имозантность хоть одним местом жуй. И Виолетта жевала, слушая его рассказы почти в полудреме за столом во время позднего ужина, не обращая внимания на третий вопль Луки об окончании детского времени.

— Да пусть ещё чуть-чуть посидит, — просил Соломонс, и гостю не отказывали.

Еврей с упоением рассказывал сказки, а Виолетта, опустив локти на стол, а на них голову, с трепетом их слушала и засыпала, легонько посапывая в полутишину.

Свет в гостиной был блеклым, много свечей уже затухло, а Алфи всё клокотал, как старое радио где-то издали, рисуя для Виолетты чудесные сны.

После он молил Луку позволить ему отнести «сокровище» в её покои, и тот соглашался кое-как, оставляя их хоть на пару мгновений наедине.

Алфи поднимал девушку, и та даже не просыпалась, настолько легки и нежны были его движения и касания.

Еврей осторожно ступал по ступеням, избегая особо скрипучих, прогнивших и прогнутых, параллельно целуя спящую Виолетту в лоб, опуская на прохладную кровать, накрывая одеялом и закрывая дверь.

И на душе его становилось как-то пустовато. Вроде, он ничего не потерял, но потеряет скоро, сразу после отъезда, но пока эта часть его души здесь, просто спит. И дом казался ему уже не таким шумным, и свет не таким ярким, и ночи казались темнее, а ужин — более пресным.

Виолетта помнила его глаза и его сходство с остальными. Но не хотела запоминать последнее. Ей хотелось верить и верилось в то, что еврей другой, что он ещё исправим. Что слово вендетта тоже мерзко режет его слух, что он за мир во всем мире, за дружбу и счастье. А он был, как и все, сам за себя.

Алфи вёл дела, убивал людей, привычно расправлялся с ними почти публично, а вечером писал письма для Виолетты, раскрашивая благими делами свои однообразные бандитские будни.

Никогда Виолетта не могла смириться с предназначением её семьи. Что их стезя — постоянные межклановые войны, постоянный дележ территории, денег, женщин, алкоголя и прочей ерунды.

А то, что из-за этого гибнут люди? Дети остаются без родителей? Родители остаются без потомков? Жены без мужей?

Зачем им деньги, когда весь мир — это могильный камень и место в метр на два?

Ответа она найти не могла, а потому и чуралась брата, презирала его деятельность, обвиняла его в смерти отца и ещё одного брата. Лука на это гневался, и терпеть нападки малолетней Чангретты постоянно не мог.

— Хватит! Прекрати плакать! — цедил он сквозь тонкие бледные губы, дергая сестру за грудки платья, — Ты не можешь быть слабой, поняла? Ты — Чангретта!

— А я больше не хочу быть Чангреттой! — сжимала она кулаки и рычала, топая на месте, — Быть такой — означает всегда быть под прицелом! Значит всегда быть под огнём! Значит всегда быть несчастной и угнетенной! Я хочу мира!

Лука притягивал девочку ближе к себе, задевая её нос своим.

— Сотри нахер слово мир и своего лексикона, пока это не сделал я! Твои рассуждения из розового дворца мне противны! Неужели ты ещё не поняла, что в мире есть только зло, а добро — это лишь его мелкая составляющая, которая не осилит на себе 99% тёмной стороны лишь жалким 1% светлой? Мира, — Лука скривился от отвращение и выплюнул это слово, — Нет!