Твоя итальянская кровь (СИ)

Уже тогда мой рассудок взывал меня к наивысшей ступени. А что я? Я забалялась с ним по переписке и только я, Алфи и Бог знает, что мы говорили друг другу через почту и крылатых почтальонов.

Я уже была его женой во всех смыслах. Только, что называется, экстерном. Всё было не так невинно, как кажется. Мы занимались любовью с помощью бумаги и ручки. Господи, что я творила?

«Крутила бумажный роман с главарем еврейской группировки!»

Я заметалась, придерживая бутылочку с молоком, другой рукой хватая телефон с тумбы и набирая номер.

Короткие гудки.

Да, связи с межгородом, да и вообще какой-либо нет!

Где сейчас Лука, мать его?! Где его носило весь этот вечер, когда он оставил меня с его ребёнком, зная что в любой миг могут войти «недруги» и снести наши с Тео головы одним махом!

Здесь что-то определённо было и есть не чисто, только в чём подвох?

Что теперь делать с тем, что наобещала Алфи в письмах? Начиная с отношений, свадьбы и вечной любви, да верности, заканчивая девственностью, которую еврей берег у меня как зеницу око! Трясся о ней даже пуще, чем я! Словно из нас двоих ему она была нужнее.

Мысли мои превратились в не свежий винегрет, когда я зарылась в руки, стараясь не плакать, но сладковатые слезы сами брызнули из глаз.

Сейчас ведь не время отчаиваться, опускать руки и трусить. Передо мной в первую очередь человек! Человек, который как и я был когда-то ребёнком, затем подростком и простым смертным. Он также чей-то сын, брат и дядя. Уже после этого он еврей, а уже в последнюю очередь — глава группировки, которую сам создал, нарисовал и воплотил в жизнь.

Тео уснул и я поднялась с постели, плотно накрыв племянника одеялом, осматривая украдкой комнату.

Темная и мрачная, как какая-то коморка или чулан. Два шкафа, люстра и кровать. На люкс не похоже.

Я выглянула в окно. Темная ночь и только тихое пение птиц вдали. В отражении стекла я рассмотрела себя. Бледная, мрачная и усталая. Волосы растрепались и пуговицы на рубашке болтались на авось.

Часы вернули меня к реальности и я вздрогнула. Ровно девять. Через час у меня появится возможность хоть что-то и хоть как-то изменить.

========== III. Но ни разу не вспомнил он ту, что любил, потому что ни разу о ней не забыл ==========

POV/АЛФИ

Жизнь никогда не была особо справедлива и любвеобильна ко мне. Скорее, с рождения она относилась ко мне на авось. Наверное, у неё были на то причины. Начиная с меня самого и моих родителей.

Их я, по классике всех трагических автобиографий, не знал. Не видел ни в живую, ни на фото, ни во сне.

Короткие поблески, порою, всё же были. Например, спешишь себе в Пекарню и тут запах сгнившей осенней листвы. И словно вернулся коротким воспоминанием в какой-то старый полуобрушенный дом. Что за дом, как его отыскать сейчас ради одного этого запаха и частички моей хронологии?

Я подкидыш. Родился осенью. Нашли меня, как и полагается во всех конченных случаях, под забором в тонкой пелёнке. Позже узнал, что грел меня дворовый пёс все эти часы под промозглым дождём и ветром.

Выходит, меня зачали, выносили, родили и тут же выкинули, ненужный биомусор? Выходит, так, — бормочу я сам с собой.

От этого мне, конечно, печально, но уже не очень. Годы, время, смена времен года лечат? Да нихера они ничего не лечат. Притупляют — да, отвлекают — да, стирают по чуть-чуть детали и сбавляют колкость воспоминаний — да. Но не лечат! Может, лечат от всего этого люди? Не просто прохожие или знакомые, сослуживцы, друзья или коллеги. Может, кто-то более близкий, родственные, что ли.

Разбитую судьбу и раздробленное на осколки сердце необходимо лечить другой судьбой и другим сердцем, только целым, которого хватит на двоих.

А где найти это целое сердце? Где найти не разбитое и не колотое, даже не потресканное и не потертое? Только если создать его самому.

В ту злополучную сентябрьскую ночь меня подобрала женщина. Она же выходила меня, часами не спала, пока я чахнул от пневмонии, что теперь осталась следом в моей груди в виде пятен на рентгене.

Двенадцатое сентября — день рождения, самый мой грустный праздник, который я не праздновал. В этот день меня накрывала какая-то противная тоска, и я сидел или с бутылкой, или лежал с бутылкой, или спал между бутылок, или спал на девушке после трех бутылок.

Короче, жизнь свою я прозябал и не спешил менять её в корне. А зачем? Можно же пахать месяц, потом пить трое суток с какой-то блядью и есть её стряпню от которой тошнило даже похлеще, чем от похмельного синдрома.

Я просыпался, потирал заспанные и опухшие глаза, наблюдая, как из-под меня выпозлает очередная, встаёт и тут же получает пару шлепков по светлой заднице.

Затем час в обнимку с унитазом, кровь из желудка от язвы, головная боль после рома и полчаса теплого душа. Плохая и сточенная бритва летела в раковину, а я и не спешил бриться. Для кого? Для чего? Пойдёт и лохматым.