Твоя постоянная (СИ)

Кто там пиздел, что молния не бьет в одно место дважды?

— Схожу, не сомневайся. Потом нагну раком над столом Олежика и снова схожу в тебя.

Как бы не так.

Прошла гора лет, а в голове барышни, раздвигающей передо мной ноги, опять Олег. Гадкий утенок, съебавшийся в Краснодар, вернулся сраным лебедем. Будто с него там шкуру содрали и новенькую вручили. Вместе с кошельком, глубиной с Марианскую впадину, и гонором высотой с Эверест.

Только от Соловьевой, ныне Шершневой, так башенку не рвало.

— Ты хотел минет, — выпаливает, ставшая внезапно страстной, лисица по имени Марина и сверкает серебристыми радужками.

Взгляд хитрющий, немного безумный, ошарашенный. Сучка только не облизывается. Сама подошла к столу и облокотилась на него. Спину выгнула, чтобы сиськи торчали, и вытянулась в струнку.

Вроде низкорослая и щупленькая, но ноги в три километра.

Соблазняет, дурочка.

Здесь и без твоих стараний, как бы боксеры ни перекрыли приток кислорода в детородный орган. Такими темпами я лишусь потомства из-за рыжей стервы. Лика не простит, как и ее папаня.

Детей и внуков, отобранный племенной жеребец, должен выдавать по расписанию.

Да пошли они.

Память издевается. Подбрасывает картинки прошедшей ночи, разгоняет и без того кипящую в венах кровь.

— Ну ой, — цокаю и захлопываю увесистую дверь. — Я передумал, Мари. Теперь у меня есть компромат, который, пока ты не отработаешь по полной программе, станет мои бессрочным абонементом в твою постель.

А сам наблюдаю за ней, пока щелкаю замком. В глаза смотрю. Жду страх, робость… Но херушки-хуерушки.

Улыбается коварным ртом, которым умело обращается. Прикусывает губу. Втягивает и щурится с таким наслаждением, что уши закладывает. Будто я погружаюсь на дно моря без акваланга. Метров на шестьсот.

Невозможная.

— После этого скажешь, что не хочешь меня? — облизываюсь, наблюдая за разгорающейся, словно спичка, Мариной. — Стол не намочи, пока ерзаешь.

Член в истерике, мозг в нокауте.

Потому что она встает с места и, виляя бедрами, подходит вплотную. От участившегося дыхания грудь, прижатая к моему торсу, вздымается. Аппетитные полушария покрывает тонкая паутинка мурашек.

Они то и дело цепляют простенький кулон в форме маленькой капельки, которая в нагрудной ямке. Помню, как он забавно подпрыгивает, когда Марина сверху. Стонет, запрокидывает голову, отчего медные кудряшки рассыпаются на плечи.

И принимает мой член так глубоко, что кишки связывает в узел.

Язык моментально тонет в горькой слюне. Хватаю ее за подбородок и тяну к себе. Едва не захлебываюсь от металлического блеска в радужках.

Которые сияют только для меня.

— Детка решила поиграть? — произношу в миллиметре от ее рта и ловлю фруктовое дыхание. — Что ты задумала?

Ненавижу целоваться. Слюнообмен всегда вызывает у меня больше отвращения, чем возбуждение. Серьезно. Потому что ничего классного в этом процессе нет, и обычно поцелуи лишают меня эрекции.

Или на меня так раздутые морды одинаковых девиц действуют?

Потому что с Мариной такого нет.

Едва сдерживаюсь, чтобы не поиметь сладкий ротик языком. Смять, похожие на нежные лепестки губы, и вылизать божественную влагу подчистую. Достать до гланд и кончить под приглушенные крики, которые вибрируют на небе.

Целоваться с ней круче, чем самый забористый секс с любой из моих бывших дур.

У нее рот туже, чем все их вагины.

Марина медленно ползет ладонями вверх по груди. Мнет рубашку, а у меня, блядь, тахикардия.

Сердце долбит отбойным молотком по ребрам, пока сучка довольно жмурится. Приподнимается на носочки, затем зарывается пальцами мне в волосы. Обхватывает голову и тянет на себя под восторженные вздохи.

— Чем быстрее ты наиграешься, тем быстрее отъебешься, — злобно шипит мне в ухо. — Доступные девушки никого не задерживают надолго.

Чиркает зубами по мочке, царапает шею. Специально причиняет боль.

— Так и скажи, что дрочишь на меня в душе, — хохочу в ответ. — Не мечтай, Мари. Натрахаюсь, тогда разбежимся.

Хватаю за волосы. Шелковистые кудряшки щекочут кожу, ласкают оголенные нервы, забираются куда-то глубоко в душу вместе с ее гортанным стоном.

Стиснув зубы и блаженно прикрыв веки, она выгибается следом за моей рукой. Открывает доступ к упругой груди и шее. Веснушки, точно фонари гирлянды, гипнотизируют, завладевают моим вниманием и языком.

Я, как одержимый бесами, впиваюсь в усыпанную солнечными зайчиками кожу. Облизываю каждый миллиметр, кусаю жадно. До боли и крика. Словно их свет способен проникнуть в меня и прогнать весь скопившийся за годы мрак.

Наслаждение — бедное слово, чтобы описать мои чувства. Особенно когда тонкие пальчики хватают края рубашки и с силой тянут. Треск выдранных с корнем пуговиц переливается со звучным градом ударов о керамическую плитку, которой покрыт пол.

Подхватываю Марину на руки.