Твоя реальность — тебе решать

— Мам, а у меня еще лет десять будет этот «самый ответственный момент в жизни». Сейчас я в «восьмом», а в следующем году буду в выпускном классе: экзамены… все дела… А потом «десятый», и я даже слышу твой голос: «Ника, ты сошла с ума? Какая любовь? Тебе нужно готовиться к экзаменам!»… А потом «одиннадцатый»… Прокомментировать? А затем институт. Там экзамены в два раза чаще… А жить когда?

— Ну знаешь ли… — поджала мать губы.

— В этом всё дело, что не знаю. Но… узнать хочу сама.

И мать промолчала. От чашки поднимался аромат бергамота и словно заглушал всё, что хотелось сказать повзрослевшей дочери.

— Как же ты быстро выросла, — только и проговорила Лариса Андреевна и погладила дочь по голове.

Ника подняла на мать глаза, но та отстранилась.

— Ешь, остынет.

А Ник во время процедуры как всегда вырубился. Выключившись на третьей процедуре, парень даже всерьез задумался: а не намазаны иглы каким-нибудь снотворным? Егор Владимирович, правда, говорил, что сон — отличная реакция организма, дескать во сне человек расслабляется и всё такое… Но сегодня Егорову стало неловко. Ника ждала его, а он… как по выключателю щелкнули. И ведь старался не уснуть, да куда там… Проснулся — ни врача, ни любимой девушки. Мать сказала, что Егор вместе с Никой вернулся домой. Егоров тут же настрочил врачу сообщение. Тот ответил коротко: «У нее есть свой телефон. Я вам не сова». Никите даже пришлось поломать голову, причем тут сова. Мама разъяснила, что это фраза из «Гарри Поттера». Ник вздохнул: одни сплошь гуманитарии кругом.

Вероника ответила, что дома спокойно, поговорила с мамой. Вроде как разрешили ситуацию. Собираются на дачу к бабушке. Никита тут же сдулся: на улице такая погода, а он весь день дома просидит. Написал Тимке, а у того весь день расписан. Занятой, блин!

Промаявшись еще с час, парень вновь сел за профильную математику. Уж лучше так, чем маяться бездельем. И мечта так на йоту ближе. Никита в это верил.

Глава 49.Есть вопросы — будут и ответы.

Не стоит задавать себе чересчур

много вопросов. Это синдром сороконожки.

У сороконожки спросили, в каком порядке

она передвигает ноги, и она

не смогла больше ходить.

Роман Полански

Тимофей размахивался и бросал мячик. Граф, счастливо гавкнув, срывался за снарядом, хватал его зубами и весело бежал обратно. Тим забирал мяч и вновь бросал. И так по кругу раз за разом.

Дерево лавочки, за день напитавшись солнечным светом, теперь отдавало его людям. Ребята сидели в парке. Тимка уже успел расспросить о ноге, о самочувствии. Лера отвечала, что уже ничего не болит и спала она, как кирпич…

Это была ложь. Нога болела так, что мать даже не выдержала и дала снотворное, потому что дочь среди ночи уже скулила от боли. Наконец, Лера уснула. Ей снилось падение, но проснуться она не могла и вязла в своем кошмаре. А потом неожиданно перед глазами появилась широкая спина, и девочка ее узнала. Это был Тимка. Он нес ее куда-то, и кошмар отступил. Вот только сама Лера никогда не расскажет парню об этом. Да и зачем?

Вот так на него было удобно смотреть. Она сидела боком, вытянув ноги на лавочке. Уваров был почти на самом краю, ступни в бежевых носочках с кроликами иногда касались его твердого, как доска, бедра, и тогда Соколова пыталась отодвинуться. Тимка делал вид, что не замечает этого, однако всё видел и всё чувствовал. Она же смотрела на него, смежив веки, словно и не на него глядела.

Уваров был в черном худи, черных джинсах. Прядки светлых волос выглядывали из-под капюшона. Лицо было уже загоревшим до красивого бронзового оттенка, и, наверно, из-за загара такими пронзительными казались голубые глаза. На правом запястье парень носил широкий плетеный кожаный именной браслет. У Никиты был такой же. Лера даже посмеялась, дескать, парные браслеты у парней. А это был подарок на 23 февраля от мам. Те верили, что мальчишки всю жизнь будут дружить. Они даже заказывали странно: Елена Николаевна для Никиты, а мать Ника — для Тимки. На левой руке Уваров носил часы. Лера насмотрелась на эти часы вдосталь, пока вместе с Тимкой сидела в травме. Часы были так себе. Даже на вид казались старыми. И на стекле трещинка.

Тут у Леры прямо под ступней ожил Тимкин телефон, лежавший в кармане джинсов. От неожиданности девочка даже вздрогнула и попыталась подтащить к себе ногу, но Тим извлек телефон, переложил его в левую руку, а правую положил на щиколотку, и Лера замерла.

— Бать, что стряслось? — спросил он, не замечая того, как поглаживает многострадальную лодыжку. Лера смотрела на длинные пальцы и молчала. Даже через бинт она чувствовала тепло большой ладони. Чувствовала, как кольцо-оберег задевает бинт, но руку не отталкивала и ногу не одергивала.