Твоя заря

Я напоминаю ему о нашем японском приключении (в последний раз мы с Заболотным встречались там), как едва не укоротил нам жизни тот чертов фургон, который на полном ходу врезался в нашу машину, когда мы остановились на перекрестке перед светофором. В ту ночь мы возвращались из Хиросимы, в пути все складывалось нормально, а уже в предместье Токио… Удар был такой силы, что мы ослепли, мы даже не успели сообразить: откуда, что это? Из живой дороги сразу в тьму небытия, лишь в последнем проблеске сознания сверкнуло: «Уже нас нет? Вот так это наступает…» Нечто подобное, видимо, случилось и с той художницей, которой во время атомного взрыва над Хиросимой показалось, что взорвалось солнце, произошла космическая катастрофа, — несчастная женщина потом и умерла с мыслью, что солнце действительно взорвалось и больше его не будет.

Очнувшись, мы перемолвились:

«Ты живой?»

«А ты?»

«Да вроде…»

Полисмены, прибежав к месту происшествия, вцепились в тот высокий красный фургон, давший нам такого пинка, со служебной сноровкой выдернули из кабины вконец перепуганного японца-водителя, маленького, сжавшегося, который и не отрицал своей вины, не оправдывался, — нечего и отпираться, дескать, один он виноват…

Пока полиция была занята обследованием да соображала, дотянем ли мы своим ходом до амбасады, водитель, не отходя от Заболотного, упавшим, беззащитным виноватым голосом объяснял, что идет из далекого рейса, двадцать часов не оставлял кабины, считал, что выдержит, дотянет, однако переутомление все-таки взяло свое: на какую-то, может, секунду, веки сомкнулись, и вот на тебе…

— Здорово же нам тогда повезло, — комментирует приключение Заболотный.

— Повезло?

— А то как же! Выдержать такой удар — и остаться живыми, даже не искалеченными… Нет, мы с тобой счастливы, что ни говори!

— Если кто и ощутил себя счастливым, — говорю Заболотному, — так это тот несчастный водитель фургона. Бедняга даже просиял, когда ты вступился за него перед полисменами, упросив их не заводить дела… Уж как он кланялся, пятясь к фургону, просто не верил, что его отпускают…

— А что с него возьмешь… Вымотало беднягу в рейсе, это же только представить — почти сутки за рулем.

Гудит, грохочет дорога. И впрямь как будто ничего уже для нас не существует, только эта скоростная трасса, ее нескончаемость, ее гремящий, исчезающий во тьме бетон. Гудит и гудит пред нами, разрывает в клочья туманы средь предрассветных просторов, рассекает надвое звездные тауны и сити[2], влетает в грохочущие тоннели и стрелой вылетает из них… На выезде из города возникло целое сплетение дорог, они здесь завязались гигантским узлом, — сплошной какой-то иероглиф из железа и бетона! Изгибы, скрещения, повороты, развороты, — казалось, как мы только выберемся отсюда. Где-то внизу под нами — наперерез — громыхает железная дорога, над нами во тьме тоже железное грохотанье, там по мосту, среди плетения металлических конструкций, беспрерывно пролетают силуэты машин, проскакивают на бешеных скоростях, из ночи — в ночь, из тумана — в туман… Эстакады, виадуки, причудливая геометрия дорожных сооружений. Дуги дорог выгибаются во все стороны, делятся и сливаются, свернувшись, подобно рептилиям, проходя друг сквозь друга, и снова пружинно выпрямляются, ища простора, невесть где возникая, невесть куда уводя… Светятся рекламные щиты, летят навстречу загадочные цифры, знаки предостережений, вязь каких-то дорожных вензелей, понятных только для посвященных.

Лида из своего угла то и дело оглядывается:

— Они едут за нами.

— Кто — они?

— Они… Эти.

Заболотный, посмотрев в зеркальце, где видно, что происходит на трассе за нами, бросает успокаивающе:

— Тебе показалось.

Дорога бурлит, пульсирует, всему, что рядом с нею, она передает свое исступление. Можно представить, как далеко разносится гул трассы в окрестных просторах, где все живое пребывает круглосуточно во власти этого глухого, пульсирующего сотрясения… Ни днем ни ночью не зная покоя, дорога все гонит и гонит себя куда-то.

— Нет, дорога — это все-таки жизнь, — чуть погодя размышляет Заболотный, уже без прежнего пафоса. — Согласись, есть в ней своя магия. Вспомни, какое настроение овладевало нами, мальчишками, когда сразу за селом нам открывался степной шлях на Выгуровщину и куда-то дальше, дальше… Мы уже и тогда ощущали, что дорога таит в себе некую тайну и величие.

— Лежит Уля, растянулась, если встанет — до неба достанет, — вспомнилась мне одна из наших детских загадок, и я обращаюсь с нею к Лиде: — Что это будет?

— Вот эта ваша Уля? — и девчонка без всяких усилий отгадывает: Конечно же, дорога… в специфическом представлении.