Твоя заря

Кончается дипломатия тем, что хлопцы, Грицко, Иван и Степан, понурив головы, с кнутами, скользящими по-змеиному им вослед, оставляют свои родные глинища, покидают отца, который стоит опечаленный, с глубоко запавшими щеками и сердитым усом, встопорщенным грознее, чем обычно, и мудрого своего латыша покидают, и нас с Кириком, и сестренку свою Ялосоветку с глазами, полными слез. Вернейшие наши друзья, шутники и выдумщики, надолго они теперь отправятся по чужим стежкам, исчезнут для нас на все лето, затеряются в безвестности хуторов, словно где-нибудь на других континентах. Даже в большие праздники нам их не видеть, не отпустят живоглоты хлопцев до седых заморозков, до покрова, — нужно ли удивляться, что Ялосоветка, проводив братьев, не день и не два еще станет лить слезы о них, и со временем, хотя слезы уже и высохнут, она все будет уноситься мыслями братьям вдогонку, целое лето оставаясь в тревоге: как там они? Не разбили ль кого жеребцы всполошенные? Не поднял ли Степана бык на рога?

Ялосоветка — создание болезненное, квелое, после зимы такое бледное, прямо светится, поэтому не только отец, но и братья Ялосоветку жалеют, помня материнский завет. Стоит девчонке взяться своими тоненькими, как соломинки, руками за ухват, чтобы достать из печи чугун с картошкой, тут же кто-нибудь из хлопцев отстранит сестренку, оберегая, чтобы не надорвалась, сам будет тужиться у того чугуна, а если это Кирик, так он еще и пошутит:

— Тяжело в печь, а из печи это мы играючи…

Наверное, не бывает воскресенья или какого праздника, чтобы во дворе Заболотных не появился мальчишка или девчонка из слободы, придет, прижимая к груди крынку, завязанную в платок: мама молока прислали. Или еще: вот вам молозива передали… Пусть и не родственники, а не забывают люди Заболотных, их осиротевшую без матери хату.

А чем Заболотные богаты, так это соловьями: каждую весну в их вербах соловьев полно! В ту пору, когда птицы, ошалев от пения, заливаются, когда они аж стонут вокруг хаты в зеленых ветвях верб, да если еще это будет весенний воскресный день, а то и сама пасха, то есть когда наши слободские хатки станут еще белее, так и засияют стонами против солнца, а где-то там, на седьмом небе, неугомонный Клим будет вызвенькивать в колокола свое вдохновенное «Клим — дома, Химы — нету», когда все над селом и над нашими балками исполнится особенной чистоты, согласия и торжественности, Заболотный-вдовец в такой день, оставшись дома со своей дочкой, достанет ей из сундука самое большое семейное богатство — цветистый кашемировый платок, развернет и степенно в руки подаст:

— Повяжи мамин, Ялосоветка.

Повяжется девочка послушно, окутается маминой красой и сядет у вербы перед отцом, который долго-долго будет на нее смотреть, всматриваться пристально, и мы знаем — почему: в этом платке Ялосоветка вылитая мать.

— Мама твоя платок этот очень любила…

Сидит на завалинке, смотрит на притихшую дочурку, на единственный образ любимой жены, оставленный его жизни, и слушает, как на колокольне во все нарастающем темпе звонят, играют, вытенькивают Климовы колокола.

Вот они точно в жаркий танец пустились, торопятся, разгоняются больше и больше, весело-празднично выговаривая весенней Терновщине:

Клим — дома!
Химы — нету!
Хима — дома!
Клима — нету!

Тенькают, климкают, вызванивают радостно, отплясывают на колокольне все шибче, вызывая своим танцем-состязанием добрые улыбки во всех концах села.

А как-нибудь попозже Ялосоветка тайком позволит и Кирику повязаться маминым платком: «И ты в нем тоже на маму похож… Брови — как у нее…» Хоть маму она вряд ли и помнит.

Отдзинькают, отбамкают пасхальные колокола, и пойдут снова будни. Отец Заболотный приладит в повети станок, но не ткацкий, который всю зиму бухал в хате, а столярный, и неспешно изо дня в день будет мастерить окна да двери людям, а мы с Кириком, как и в прошлом году, опять окажемся в роли пастушков в степи. У всех дела, и даже для Ялосоветки найдется работа, с нею сговариваются слобожанские женщины стеречь на левадах полотна, разостланные для отбеливания, присматривать, чтобы по ним гуси не ходили, не оставляли лапчатых своих следов. День по дню будет скучать в одиночестве Ялосоветка возле тех полотен, а в жарынь девчонка укроется в тени вербы, сядет и, склонив голову в позе маленькой мадонны с подаренной латышом глиняной куклой на руках, будет ее укачивать да чуть слышно напевать писклявым голоском:

Запрягайте коні в шори, коні воронії!
Та й поїдем доганяти літа молодії…