Твоя заря

Село в голубых снегах, совсем как на полотнах импрессионистов… Сочельник — это событие для всех. Даже если кто и не говеет, и святых не признает, и с соседями вечно воюет, то и для такого в этот вечер тоже наступает передышка, часы умиротворенности. Огоньки теплятся в окнах, душистые дымы уходят в небо, и мы, чья жизнь проходит в основном впроголодь, теперь с радостным гомоном возбужденными нетерпеливыми стайками, в лохмотьях, в каких-то опорках весело от окна к окну стук-стук!

— Дяденька, благословите щедровать!

— Да сегодня ж колядуют?!

— А мы вам все вместе!

— Дозвольте! Благословите!

— Ладно, начинайте! Спасибо, что не забыли!

Щедрик-ведрик,
Дайте вареник.
Ще й грудочку кашки.
I кiльце ковбаски!..

И даже девчонки, совсем мелюзга, где-то там у соседей под окнами попискивают:

Коляд-коляд-колядниця,
Добра з медом паляниця,
А без меду не така,
Дайте, дядьку, п΄ятака!

А грандиозные наши походы на хутора, в почти неведомые земли? Когда еще задолго до похода мастерим в хате звезду на длинном древке, клеим ее из цветной розовой бумаги, чтобы и огарок свечи можно было поставить внутри — свети, гори, моя звезда… Уходим еще до рассвета, бредем сквозь темень в глубоких снегах со звездою светящей, с живым огоньком, трепещущим в ней, это уже не щедрик-ведрик, это высший класс… А там, глядишь, еще одна движется в рассветных полях ватага, и тоже качается над нею звезда, светит далеко… Для посыпания есть у хлопцев в карманах разное зерно, все, чем богаты терновщанские нивы, будем засевать — сообразно нашим симпатиям кому рожью, кому овсом, кому гречкой или даже пшеницей-украинкой, а какому-нибудь сквалыге хуторскому, который летом над терновщанскими батрачатами измывался, тому достанется, бывает, еще и горсть гороха, к овсу подмешанного: аж звенеть будут стекла да лампадки, когда ударят хлопцы от порога такой шрапнелью… «Ой, нечаянно! Недосмотрели. Простите, дяденька!»

А вот у Романа-степняка таких злых шуток мы никогда себе не позволяли. В хату его каждый раз входим взволнованные, с особенным трепетом, входим, как в маленький заповедник красоты: изо всех хат хуторских эта для нас самая красивая, в ней, благодаря Надьке, все так и цветет! Говорят, Надькина мать была отличной ткачихой и вышивальщицей, искусство это и Надька еще сызмальства переняла, и все эти цветы, соловьи да калина на рушниках — как раз ее, Надькина, работа. Летом, приходя к колодцу, не раз, бывало, застаем ее за вышиванием. Сидит под вишней в тени, склонившись над куском полотна, иголка так и сверкает — быстро, ловко! А если заметит наше любопытство, то и нам покажет, что там у нее получается, какого цвета нитяные узоры она сейчас кладет на свое белое, тонкое, неизвестно для кого вышиваемое полотно.

— Это уж для Настусиных женихов, — пошутит иногда. — Чтоб было чем будущей невесте суженого перевязать… Рушником, говорят, свое счастье возле себя вернее удержать.