Твоя заря

И объяснит нам, что вышитый рушник — это же не для будней, не для того, чтобы им вытираться после умывания, а чтоб в день светлый, свадебный, с милым на рушничок встать, как поется в песне… Или сватов перевязать, под свадебный каравай постлать… Всему свое место, скажем, вот такой рушник, где вышиты синие цветы да красные птицы, полагается давать только своему любимому — в знак верности и памяти от девушки или жены… «А если ни девушка, ни вдова?» — так и подмывало спросить, однако смущение какое-то останавливало. До сих пор оставалось желание: узнать бы, для кого она все-таки вышивала, Надька Винниковна? Кого-то конкретного имела в виду или старалась просто для неизвестного, являвшегося из мечты? Никогда мы уже этого не отгадаем, а вот хата ее, и зимой цветущая красками, гроздьями калины да похожими на петухов жар-птицами, она и сейчас перед нами незабываемое Надькино творение… Забавами кое-кто считал, а теперь нам понятно, что был у нашей Винниковны врожденный художественный вкус, а к тому же был еще и талант, благодаря чему в хате все цветом и формой сочеталось на редкость гармонично, жило действительно по законам красоты. Ничего кричащего или раздражающего, все только успокаивало, даже яркостью тешило взор, дышало согласием. Вещи житейские, повседневного употребления, но как они выдавали характер хозяйки, стремление собственным творчеством украсить свою простую трудовую жизнь: ларь цветет расписной, весь в яблоках с листьями, и даже когда Надька откроет сундук, доставая нам гостинцы, обратная сторона поднятой крышки тоже ярко вспыхнет снопом роскошных синих и красных цветов да еще огромной кистью винограда, хотя он у нас и не водится, наших зим не выдерживает; цветы-узоры с Надькиного ларя так и перекликаются с петухами на белом дымоходе, и с вышивкой чудесного рушника над портретом Тараса Шевченко в шапке, и с расписными горлачами, которые, подбоченясь, как парубки, выстроились на полке; не обделена вниманием даже старая скамья она застлана тканным столешником от порога вдоль стены до самого покутья, где сено, по обычаю, в канун рождества лежит, зеленое, душистое, на него как раз ставят кутью… А с покутья, из-за лампады, поглядывает на нас образ знакомой женщины, которую можно было увидеть почти в каждой терновщанской хате, как, впрочем, и по всем нашим селам, — это образ Козельской богоматери, о ней даже детям было известно, что когда-то она обновилась у колодезя за чумацкой корчмой в Козельске, и вскоре вблизи этого места на взгорье вырос женский монастырь, куда и наши слободские ходили на богомолье, а некоторые все лето там и работали на монастырских буряках, удивляясь, как этот шелудивый, вечно пылью окутанный, со скотными ярмарками и опухшими от пьянок прасолами Козельск да имеет такую славную богоматерь, молодую, печальную, по-степному смуглолицую, чем-то похожую на наших степных матерей.

Там пречиста
Ризи прала…

Во время нашего посыпания Надькина малышка, забравшаяся на печь, диковато выглядывая из-за дымохода, заслоняется ладошками с притворным страхом, хотя на самом деле девчурке приятно, когда мы прыснем-рассыплем по светелке жито-пшеницу да всякую пашницу, во взгляде Настуси, на этот раз совсем не сердитом, мы улавливаем явное одобрение и вроде даже признательность, девчонка должным образом оценивает наш приход — ведь какие герои, не побоялись ночи, мороза, пришли, чтобы песней-здравицей наполнить хату… Ой, радуйся, земля, мир новый родился!.. Молодая мать, стоя у лежанки, под водопадом нашего жита-пшеницы тоже весело щурится и поглядывает на свою любимицу со счастливой улыбкой: видишь, Настенька, все же дождались посыпальщиков!.. А от окна хозяин приветливым глазом меряет нас, угадывая, наверно, где чей сын и кто считается старшим в этой ватаге, сбившейся вокруг звезды. Вишь, какие щедрые: пусть будет и в каморе, и в загоне!.. Среди ведущих, самых голосистых и самых обтрепанных, разумеется, нетрудно узнать сразу нескольких Заболотных.