Творческий отпуск. Рыцарский роман

Безумноокая Сьюзен выслушивает его. «Поки» скользит на восток, мимо Балтиморского маяка. Смятенье, напряженье, возбужденье, подтверждает Фенвик, несомненно, могут спровоцировать: он беседовал с Дугом Тейлором и услышал о подкате к Кармен, а то и к Оррину; а также о том, что Компания теперь якобы умеет останавливать сердце. Однако не следует забывать, что наш шторм в море никаких скверных последствий не возымел, а сердце Фенна тогда мариновалось в адреналине не один час; или что вид Мэрилин Марш в машине Маркуса Хенри – уж точно как концом бимса по башке – ничего в сердечном смысле не спровоцировал. Фенвик предполагает, что его состояние – как дешевый пистолет, дающий осечку в девяти случаях из десяти, как бы сильно ни жал на спуск…

Сьюзен восклицает: А затем выстрелит сам в ящике тумбочки у кровати, когда мы крепко спим!

Что ж. Я не потерплю, чтоб мы из-за меня на цыпочках ходили. Не потерплю, чтоб жили мы под покровом тайны.

Потерплю-шмотерплю! визжит Сью. Затем успокаивается. Я хочу детей, рыдает она уже тихонько, а у меня их не будет. Не верю я в эту чепуху Ма: нет у нас другой жизни, а эта истекает так быстро! Кому какое, к черту, дело до БДШ в АЛВ?[179] Или до всех тех направо, налево и назад в твоем сне – кому не насрать на то, куда мы поедем? Я хочу нормального дома с детьми, собаками и петуниями.

Фенвик вынужден ей напомнить: Ты терпеть не можешь собак.

Сью вытирает глаза тылом ладони. Ага, ладно, тогда без собаки. А также кому не насрать на Эдгара По и его чокнутую историю?

Серьезно изучающим американскую литературу?

Так и пусть их. Дом! Дети! Петунии!

А что насчет нашей истории, Сьюз?

Что насчет нее?

Я намерен ее написать; вот что насчет нее. Шутки в сторону, мы собираемся ее написать.

Сьюзен отводит взгляд. Вот и молодцы мы. Фенвик впитывает отлуп. Я тебя не принижаю, серьезно говорит Сью. Ты напишешь нечто прекрасное, и тебе этого хватит, потому что в своей другой жизни у тебя все это другое было.

Стоя у штурвала, Фенн чопорно отвечает: Ну ее, мою другую жизнь. Моей жизни семь с половиной лет. Все остальное было Д. С.: До Сьюзен.

Дребедень Стопудовая. Сью говорит, что ее сейчас опять стошнит, но выходить из нее больше нечему. Фенн обиделся; на сей раз он дает ей устаканиться самостоятельно. Вот она спускается в каюту сполоснуть рот и приготовить два чая со льдом. Выносит их наверх и целует Фенвика в бороду, плечо, лопатки, копчик.

Вокруг уже полно яхт. Он берет у нее стакан. Если была жизнь До Сьюзен, то будет и После Фенна.

Вернувшись на заклеенную в море подушку – на всякий случай, по левому борту, – Сьюзен ровно высказывается, что мир, как правило, устроен не так: в точности так же, как мужчины и женщины, начинающие свою половую жизнь поздно, скорее заканчивают ее рано – и наоборот, несправедливая Природа, как она может себе представить, скорее увеличивает вероятность третьей жизни для людей, уже проживших две, нежели вероятность второй для тех, у кого была лишь одна. Предвидя возражение, она прибавляет: Те другие мои связи не были жизнями. Отсосать Джеффу Гринбергу – это жизнь? Завалить Симора Бёрмена в его убогом «плимуте» – жизнь? Моя жизнь начинается с тебя и закончится с тобой; кроме тебя, мне больше ничего не надо.

Спасибо.

Но у меня это жуткое предчувствие, что первой-то умру как раз я. Господи, сны эти! Тот кошмарный чвак…

Фенвик видит, что его подруга не шутит да и не особенно себя жалеет. Ждет, страшась.

Из нее в минувшую пятницу высосали что-то еще, не только Лекси и Дрю, говорит Сьюзен. Она не имеет в виду, что буквально намерена умереть молодой; но станет каким-то инвалидом: умственным, эмоциональным, чем-то. Я тону, милый.

Сюзеле! Да ты крепка, как лошадь. Менс сана, корпоре сано, изумительный пупок…

Я тону; я это чувствую. И не хочу, чтоб ты свою жизнь тратил на уход за калекой.

Сьюзен, Сьюзен…

Дай мне слово, что убьешь меня, если это случится.

Чушь какая.

Но Сью неистовствует. Я знаю, ты не станешь! Ты дашь мне гнить, как овощу в каком-нибудь мерзком ларе, и тебе будет ужасно, но ты это преодолеешь, а год спустя у тебя заведется кто-нибудь еще. Мужчине это так просто! Один, блядь, год! Я это ясно вижу! Могу даже представить, как у тебя, в твоем-то возрасте, рождается еще ребенок, если женщина подходящая. Она тебя заставит захотеть. Ох батюшки-батюшки!

Фенн вздыхает: Ненавижу этот диалог.

Я тоже!

Ты явно с катушек слетела.

Точняк, к черту!

Он предлагает нам заключить сделку: Ты не будешь Дидоной, я не буду Энеем. Сьюзен взвешенно отвечает: Я и есть Дидона, Фенн: на эту сцену у меня уходит больше времени, но я ее доиграю. К замыслу она проникается: Ох батюшки, вот оно, так и вижу! Ладно там По; мы в Вергилии! Ты со мной между жизнями, как Эней в Карфагене, да только застрял тут на семь лет, а не на одну зиму.

Фенвик дал женщине выговориться. Теперь с достоинством произносит: Ненавижу весь этот разговор – и я его прекращаю.

Сью делает глоток чаю. Ага, прекращай. Руби якорные цепи. Вперед, на Рим. Ищи свою Лавинию.

Христа ради, Сьюзен, возьми штурвал. Я обед приготовлю.