Творческий отпуск. Рыцарский роман

После чего я выскребла все внутри и снаружи, всхлипывает Сьюзен, а гальюн все качала и качала, но так и не сумела прочистить, а куда б ни глянула, везде замечала новые царапины, и ссадины, и сигаретные ожоги.

Все в порядке, говорит ей Фенн. Это ничего.

И потому решила напиться, но у меня от этого только голова разболелась до треска. Нам с Мимс даже поговорить не удалось! Я даже забыла положить мамину солонину и мюнстер на лед; пришлось их выбросить. Как там Дуг? Обними меня. Бедная Мимси. Боже.

Новостей особо никаких, говорит Фенн. Подождет до завтра, когда отчалим. Я проголодался.

Меня тошнит. Что тебе сделать? К тому же она забыла отдать мне почту, а я забыла спросить.

Принесу чего-нибудь из ресторана. Почта подождет. Что ты сможешь съесть?

Сьюзен садится и откидывает назад волосы обеими руками. Клубный номер три на пшеничном тосте с майонезом и картошкой. И среднюю «колу». Я лучше умоюсь и пойду с тобой; мне нужно пописать. Бедная, бедная Мимси!

Ресторан маленькой марины почти пуст. С воздушной базы туда-сюда с ревом летают флотские самолеты. Возвращаясь из дамской комнаты, Сьюзен говорит, что лицо у нее выглядит ужасно.

Нет, не ужасно. Как твои месячные.

Глаза у нее вновь наполняются. Мим не права, Фенн. Нельзя списывать детей со счетов лишь потому, что у них все хорошо.

Твоя сестра с приветом.

Не суть. Кто-то же должен учить и супердетей. Они имеют значение. А у меня это хорошо получается.

Лучше всех.

Не лучше. Но получается у меня хорошо, и то, что я делаю для смышленых деток, важно. Они сами важны. Если б я не преподавала в колледже, я б устроилась в самую академически элитарную частную среднюю школу, какую только смогла бы найти. Может, даже и в неполную среднюю. Одаренные дети драгоценны.

Эти воды мы далеко не раз уже исследовали и раньше, но Фенвик понимает, что курс по ним нужно проложить вновь – ради спокойствия Сьюзен. Дело не в том, что обездоленные городских трущоб не имеют значения, заново соглашаемся мы, или обездоленные из села, или старики, или беженцы, или преступники-рецидивисты, или кого ни возьми; среди них тоже можно время от времени отыскать и неграненый алмаз, и минералы там найдутся не хуже, и честная руда. Но блестящие и привилегированные тоже имеют значение – полированные алмазы, как называет их Сьюзен; и если она меньше антипопулистка, чем Леонардо да Винчи, кто отмахивался от массы человечества как от «простых наполнятелей нужников», то бесстыже более такова, нежели ее сестра, которая не готова признать, что юный Моцарт в каком бы то ни было значимом смысле ценнее полу-умственно-отсталой и беременной четырнадцатилетки, сбежавшей из заведения для заблудших девиц. Кроме того, у нее, у Сьюзен, есть собственные сильные и слабые места: она будет попусту растрачивать свои лучшие таланты, обучая английскому как второму языку новоприбывших кубинских беженцев.

Между нами, все эти проповеди – как ломиться в открытую дверь. Но хоть сестрам сегодня днем и не выпало времени поговорить, мы также знаем, что у любовной критики, какую Мириам адресует нам, есть и другая грань (как и Бабуля, Мим чтит Фенна сразу после своей сестры – за то, что он так эту самую сестру любит), отразить которую не так-то просто, невзирая на то, что никакая прожитая жизнь этого самого критика никакой критики не выдерживает. Уже более полугода мы не учим и, вполне возможно, еще значительное грядущее время не будем учить никого одаренного, как не разоблачали и не будем разоблачать проступки ЦРУ или заниматься еще чем бы то ни было общественно полезным. Мы главным образом потакаем себе, развлекаемся. Играем.

За третьей четвертью своего клубного сэндвича Сьюзен выкладывает это условие на стол. Фенн знает, что это обозначает: темное порою чувство его жены, что наши годы вместе, как бы драгоценны ни были они для нас обоих, сами по себе нечто вроде игры: не окончательно серьезны, каковы, можно сказать, жизни детей-растящих, дома-покупающих современниц Сьюзен…

Фенн этого не потерпит, сегодня вечером – уж точно. Ты выжата, милая. Мы не просто играем – мы вдобавок играем. У нас заслуженный творческий отпуск: у меня он первый после Испании; у тебя – первый после детского садика. В наших жизнях кое-что произошло. Нам предстоит принимать решения. Смысл творческих отпусков как раз и состоит в том, чтобы перевести дух, сделать переучет, прикинуть перспективу. Это мы и пытаемся сделать. Много читаем; в плавании мы думаем и беседуем; делаем заметки. Кстати. Ладно, не важно. Не всем удается быть Д. Х. Лоренсом или Достоевским, хвала небесам. Можно же быть нравственно искренней и не быть при этом нравственно истовой. Можно быть серьезной с улыбкой. Можно даже быть мечтательной и потворствовать себе в своей частной жизни – чего мы, как правило, не делаем – и все же свершать что-то великолепное.