Творческий отпуск. Рыцарский роман

Покамест ничего в диалоге, приведенном в этой главе, не означает того, о чем в нем говорится. Жизненные выборы – уступки в обмен на уступки, читатель, и если по сердцу тебе твоя удачная покупка, это не значит, что оплачивать счет будет безболезненно. Не так ли, Сьюзен. Не так ли, Фенн. Вы видели кое-что такое, чего желает женщина, а о большем могли б догадаться: что, начиная вместе, мы оба были одного возраста, а не так, что мужчина уже совершил почти все положенное по семейной жизни. Что вне зависимости от этого он – семь лет назад уже так оно и было – так сильно будет хотеть от нее ребенка-другого, что ее собственные опасения и оговорки в этом отношении окажутся – оказались бы – преодолены, отметены. Что жили мы в изощренной гуще всего в Нью-Йорке, или Париже, или и там и там, с нашими угарными детишками и угарными друзьями, или даже у нас был дом в Джорджтауне и дача на Винограднике Марты с нашими теми же плюс угарные карьеры: знаменитого писателя у него и блистательного преподавателя у нее, – с кругом друзей, состоящим из знаменитых и уважаемых, однако симпатико в каждой из наших сфер плюс людей из других искусств и наук, а также нескольких воспитанных субъектов из Госдепа или сенаторов, если таковые имеются, а не валяли дурака на прогулочной яхте, только вдвоем, как бы мы ни любили друг дружку и прогулки под парусом, между своими карьерами без определенных адресов местожительства или совместных потомков, со все меньшим числом друзей, чем при «КУДОВ», и почти без всякой светской жизни после исчезновения/смерти Гаса и Манфреда и начала нашего творческого отпуска в плавании, мебель сдана на склад в Балтиморе, наша одежда и библиотека, предметы искусства и вина, незаконченные рукописи и личные вещи заложены на хранение в «Ферме Ки», где и мы сами станем храниться этим летом, покуда не подыщем себе квартиру где-нибудь между Суортмором, Пенсильвания, и Ньюарком, Делавэр, может, в долине Брэндиуайн над Уилмингтоном, в краю Эндрю Уайета, а старая любимая «импала» Сьюзен со складным верхом продана, чтоб наше плаванье удержалось на плаву, а старый «универсал» Фенна стоит на колодках в гараже у Шефа и Вирджи, ждет нашего возвращения, плюс на горизонте или ближе определенные медицинские задачи, и носы нас обоих с каждым годом все чаще тычутся в наши собственные ограничения, как и таковые у супруга/супруги: каждый чувствует то, что Уильям Джеймз называл ущемленьем личной судьбы, пока та развертывается при вращении колеса, не говоря уж об ущемленьях нашей общей судьбы, смутных угрозах из Фенвикова прошлого, важных выборах, какие должны быть сделаны в этом разделе нашей истории, в Части III, «Развилка», сколькими б подзаголовками ни откладывали мы эти свои решенья. В то время как Фенвик – с одним двадцатилетним браком на счету, честолюбие его укрощено, ранние экономические и карьерные боренья позади вместе с воспитанным ребенком, того и сего на пятнадцать лет больше, чем у Сьюзен, включая парочку негласных прелюбодейных страстных романов в семестрах при смерти Жизни № 1, заметьте, он не говорит «угарных» – удовольствовался бы плыть так и дальше до самого конца нашей истории, мы вдвоем и больше никого, да случайные родственники и знакомые, если б ему это было по карману и если бы Сьюзен не становилась все более и объяснимо недовольна всем, какое оно есть и как, похоже, движется, хотя глава еще не окончена, что уж там покамест говорить обо всей истории.

Мы только подготовили швартовы, понимаете, подходя к «Ферме Ки» под моросью прошлой пятницы, когда из знакомого белого дома, обшитого вагонкой, на крыльцо выскочил не только Шеф в своем форменном костюме-тройке, приветственно размахивая тростью и щерясь, но и – сюрприз! – Оррин (сердце у Фенна, как всегда, защемило от гордости, любви и вины при виде того, как его сын тоже улыбается и мягко машет, словно жилистый, вымуштрованный и благовоспитанный викинг); и не только Оррин, но и Ох господи-Иисусе, простонала с носа Сьюзен.

Джули Оррина: знатно беременная, знатно светловолосая, знатно под-мальчика-стриженная, сжатозубая, узколицая…

Тугожопая.

С сияющей улыбкой…

Как гойская барракуда.

Прекрати, Сьюз.

Да ужас вообще, прости меня, я чертовски ревнивая, с Джули все в порядке, я ее на дух не выношу.

Ее платье для беременных было из набивного ситца в цветочек…

Шмотье из «Подвала Филины».

У Оруноко пшеничное золото волос обрезано, как всегда, коротко – даже короткие бачки, в стиле Тыщадевятьсот пятидесятых, – и глянцевитые твиловые брюки с прямыми штанинами…

Отвислые в промежности и полные в седалище, как у старика. Милый Оррин.

Старомодные очки в тяжелой оправе из черной пластмассы. Рубашка с коротким рукавом, пристегивающимися уголками воротничка и пижонской петелькой между лопаток. Белые носки. Черные полуботинки.

У обоих ужасающий вкус.

Я раньше тоже так одевался – четверть века назад. За исключением черной обуви.

Не напоминай. Можешь себе представить, как они станут наряжать своего ребенка? Ох ты ж, будь ребенок у меня…