Творения. Том первый. СЛОВА.

1. Едва не забыт нами Киприан, и это (какая потеря!) допустили вы, которые более всех уважаете святого, чтите его ежегодными чествованиями и празднествами. А Киприана необходимо должно почитать даже и забывающим иное, так как особенного памятования требуют мужи совершеннейшие, о которых воспоминание вместе благочестиво и полезно. Возвратим же долг с лихвой, если окажемся довольно благоразумными и не вовсе скудными и нищими. Впрочем, как бы ни велика была наша нищета, я уверен, что сей во всем великодушный и любомудрый муж простит нам и замедление, и бедность. Возблагодарим только, что он не остался у нас в совершенном забвении, ибо это стоит благодарения. И благодарением должно начать, чтобы мое возвращение послужило вам во благое и по благим мерам Бога, Который все распределяет и располагает весом и мерой (Прем. 11:21), сделалось возвращением от безмолвия к слову, от любительницы мучеников [207] – к мученикам, от телесного отдыха – к духовному пиру.

2. Я желал быть с вами, дети, и уверен, что и вы в равной мере желали моего присутствия. Видите отеческое мое добродушие: говорю о своем, свидетельствую и о вашем желании. Разлучившись друг с другом на столько времени, чтобы дознать взаимную любовь и, как живописцы поверяют картины, изведать ее издали, мы опять вместе. Даже кратковременное обращение с людьми, которые расположены к любви и подражают Божию человеколюбию, доставляет много пищи воспоминанию. Неужели же мы, ученики Христа, Который для нас истощил Себя до рабия зрака и соделавшихся чуждыми небесного собрал к Себе, не удержим в любви и не обымем друг друга, не соблюдем единения Духа в союзе мира (Еф. 4:3), которое составляет тайну или главизну Закона и Пророков? Конечно, и то уже для нас одно из первых благодеяний, что мы так скоро притекли в объятия друг к другу, потому что ревность не терпит отсрочки, и кто мучится желанием свидания, тому один день кажется целой жизнью. 3. Но гораздо важнее для нас другое благодеяние, что мы пришли не после праздника, не остались без тайноводства мучеников и доставляемого тем услаждения и упокоения.

А я признаюсь, что на все иное медлительнее всякого и свергнул с себя все пожелания, как скоро стал служить Христу. Меня не пленяет ничто приятное и вожделенное для других – ни дольнее и непостоянное богатство, ни сластолюбие, ни пресыщение – мать похотения, ни мягкая и пышная одежда, ни блеск и привлекательность драгоценных камней, ни очарование слуха, ни изнеженность обоняния, ни приводящие в неистовство рукоплескания народа и зрелищ, которые давно уступил я охотникам до оных; не пленяет и все, что ведет начало от первого вкушения, нас погубившего. Напротив того, виню в великом скудоумии тех, которые позволяют таким вещам одерживать над ними верх, губят благородство своей души привязанностью к мелочному и прилепляются к скоропреходящему, как к чему-то постоянному. Я люблю Христа, не знаю меры в сей любви и хвалюсь ею; увеселяюсь славой мучеников; восхищаюсь кровью подвижников; подвиги и победы других для меня венцы; столько предвосхищаю себе славы, так усвояю себе заслуги!

4. Конечно, всех мучеников должно чествовать, для всех надобно с готовностью отверзать уста, и слух, и мысль, чтобы охотно что-нибудь сказать и услышать о них, а все прочее почитать ниже их подвига. Ибо хотя многое служит для нас руководством к лучшей жизни и многое назидает в добродетели – и разум, и Закон, и пророки, и апостолы, и самые страдания Христа, сего первого Мученика, Который восшел на крест и меня возвел с Собой, чтобы пригвоздить мой грех, восторжествовать над змием, освятить древо, победить сластолюбие, спасти Адама и восстановить падший образ, – однако же при столь многих и столь превосходных наставниках не менее поучительны для нас и мученики – сии словесные всесожжения, совершенные жертвы, приятные приношения, сие проповедание истины, обличение лжи, исполнение духовно разумеваемого Закона, разрушение заблуждения, гонение порока, потопление греха, очищение мира. 5. Но преимущественно перед прочими мучениками (у мучеников, конечно, нет ревности к мученикам) и именем и делом досточтим для меня ты, Киприан! Особенно поражаюсь твоей добродетелию, восхищаюсь воспоминанием о тебе, делаюсь от удовольствия как бы вдохновенным, некоторым образом соучаствую в твоем мученичестве, приобщаюсь твоему подвигу и весь переношусь к тебе, привлекаемый, может быть, сродством по дару слова, которым столько превосходишь ты других, сколько словесные существа превосходят естество бессловесных (а между соединенными, чем бы то ни было, любовь, не знаю почему, поселяется так же, как и между связанными кровным родством). Но, может быть, привлекаюсь и твоей внезапной и необыкновенной переменой, которая поразительнее всякого слова и примера. Ибо приятно солнце после облака, которым оно закрыто было прежде; приятна весна после зимней угрюмости; приятны улыбающаяся тишина, гладкое море, играющее у берегов после мятежа ветров и обуревания волн.