Творения. Том первый. СЛОВА.

11. Итак, что же, братия, долго ли сие будет? Неужели никогда не уцеломудримся, не отрезвимся, не устыдимся? Не говоря о другом, побережемся по крайней мере от вражеских языков, которые и ложью удобно вредят. Неужели не отстанем от сильной привычки спорить? Доселе не выразумеем, какие предметы и в какой мере доступны нашему исследованию и какие выше сил наших? Неужели не различим, какие исследования возможны в настоящее время, при дольней слитности вещей, омрачающей мысль, и какие должно предоставить будущему веку, тамошней свободе, чтобы удовольствоваться пока некоторыми, а для других предочиститься, поколику надеемся со временем достигнуть совершенства и приобрести желаемое? Неужели не отделим сами для себя того, о чем совсем не должно предлагать вопросов, о чем надобно спрашивать умеренно, в чем, как не вредном для нашего учения, справедливо ли оно или нет, можно уступать охотникам до споров, что должно предоставлять одной вере, а что и разуму и за что надобно сражаться со всей ревностью, впрочем, словами, а не оружием! Ибо занести на кого-нибудь и руку совершенно вне обычаев нашего двора, и мы отвергаем сие, предоставляя нашим ненавистникам.

12. Назначим себе не тот один предел благочестия, чтобы поклоняться Отцу и Сыну и Святому Духу, единому в Трех Божеству и единой Силе, – поклоняться, не предпочествуя Одного и не подпочествуя Другого [202] (выражусь так, чтобы и мне подражать сколько-нибудь мудрствующим о сем), ибо одно невозможно, а другое нечестиво, – поклоняться, не рассекая единого величия новостью имен; ибо ничто не бывает больше или меньше себя самого, но, утвердившись на таком пределе, будем единомышленны и во всем прочем, как чтители единой Троицы, держащиеся единого почти догмата и единого тела; отсечем же и уничтожим, как общий недуг, лишние и бесполезные вопросы, пустившие ныне столько отпрысков и ветвей. Ибо, не говоря о чем-либо отдаленном, разве не удовольствовали еще меня: Монтанов лукавый дух против Духа Святого, Новатова дерзость, или нечистая чистота, уловляющая многих благолепием речений; доныне продолжающееся неистовство фригиян,[203] и посвящающих и посвящаемых едва ли не с древними обрядами; безумие галатов,[204] обилующих многими именами нечестия; Савеллиево сокращение; Ариево разделение и произшедшее из него подразделение нынешних хитрословов, в той же мере преимуществующих, в какой говорливый язык лучше неповоротливого? Даже и мы имеем между собой подобные почти разности, – мы, которые мыслим здраво о главном и стоим за одно и то же против одних и тех же. 13. Я разумею недавно начавшуюся у нас братскую распрю,[205] которой бесчестится Бог и человек, – Бог, будто бы вовсе для нас не родившийся и не пригвоздившийся ко кресту, а следовательно, не погребенный и не воскресший, как вообразилось некоторым худым христолюбцам, но чествуемый в том единственно, в чем честь обращается в бесчестие, и через сие рассекаемый на двух сынов; а также и человек, будто бы не совершенно воспринятый и почтенный, но отвергнутый и устраненный важнейшей его частью, тогда как в естестве человеческом всего важнее образ Божий и сила ума. Но человечеству, поелику соединилось с ним Божество, надлежало разделиться; людям по всему прочему умным надобно было впасть в ошибку касательно ума и к умалению Божией благодати и нашего спасения утверждать, что я не весь спасен, хотя весь пал и осужден за преслушание первозданного и по ухищрению противника!

И не сим только нарушается наше единомыслие. Напротив того, мы, спасенные Богом, ведем брань за людей, и столько в нас крамольного духа, что расточаем его в угождение любочестию других, заводим домашние вражды за чужие престолы, в одном деле допускаем две весьма важные погрешности – в честолюбцах поджигаем страсть к любоначалию, а сами находим в этом опору собственной своей страсти, подобно людям, которые, падая со стремнины, хватаются за ближайший камень или сколько-нибудь твердый куст. 14. Между тем надлежало нам своим устранением от дела и их обессиливать, в каком случае оказали бы им больше благодеяния, нежели ныне, сражаясь за них. Теперь же весьма жалки и поборники, и пользующиеся их споборничеством; и мне кажется, что опять уже делится на две враждебные части мир, который едва только примирен, и то с трудом, не вдруг, не без пролития многой крови. А кто остается в мире и не преклоняется ни на ту, ни на другую сторону, тот терпит зло от обеих сторон: или презирают его, или нападают на него. И как к числу последних принадлежу и я, который восстаю против сего, для чего принял и эту кафедру – предмет состязания и зависти, то неудивительно, что и меня после всех моих трудов и усилий обе стороны желали бы вытеснить и устранить отселе, чтобы, когда уже не будет между ними средостения и преграды, ближе сойтись им и со всей яростью напасть друг на друга.