Творения. Том первый. СЛОВА.

39. Во-первых, делает он для всех явным, что данное ему было не делом человеческой милости, но даром Божией благодати. Но то же покажут и поступки его со мной. Ибо в чем я соблюдал любомудрие при сем обстоятельстве, в том и он держался того же любомудрия. Когда все другие думали, что я поспешу к новому епископу, обрадуюсь (что, может быть, и случилось бы с другим) и лучше с ним разделю начальство, нежели соглашусь иметь такую же власть, и когда обо всем этом заключали по нашей дружбе, – тогда, избегая высокомерия, которого и во всем избегаю не меньше всякого другого, а вместе избегая и повода к зависти, особенно пока обстоятельства не пришли еще в устройство, но находились в замешательстве, остался я дома, с насилием обуздав желание видеться с Василием. А он жалуется на сие, правда, однако же извиняет. И после сего, когда пришел я к нему, но по той же опять причине не принял ни чести вступить на кафедру, ни предпочтения между пресвитерами, он не только не стал охуждать сего, но еще (что я благоразумно сделал) похвалил и лучше согласился понести обвинение в гордости от тех, которые не понимали такой предусмотрительности, нежели поступить в чем-нибудь вопреки разуму и его внушениям. И чем другим доказал бы он лучше, что душа его выше всякого человекоугодничества и ласкательства, что у него в виду одно – закон добра, как не таким образом мыслей в рассуждении меня, которого считал в числе первых и коротких друзей своих?

40. Потом умягчает и врачует он высокомудренным и цельбоносным словом своим тех, которые восставали против него. И достигает сего не угодливостью и не поступками неблагородными, но действуя весьма отважно и прилично сану, как человек, который не смотрит на одно настоящее, но промышляет о будущей благопокорности. Примечая, что от мягкости нрава происходит уступчивость и робость, а от суровости – строптивость и своенравие, он помогает одному другим и упорство растворяет кротостью, а уступчивость – твердостью. Редко нужно было прибегать ему к слову, чаще дело оказывалось действительнейшим к уврачеванию. Не хитростью порабощал он, но привлекал к себе благорасположением. Не власть употреблял он наперед, но пощадой покорял власти, и, что всего важнее, покорял тем, что все уступали его разуму, признавали добродетель его для себя недосягаемой и в одном видели свое спасение – быть с ним и под его начальством, а также одно находили опасным – быть против него и отступление от него почитали отчуждением от Бога. Так добровольно уступали и покорялись, как бы ударами грома подклоняемые под власть; каждый приносил свое извинение и сколько прежде оказывал вражды, столько теперь благорасположения и преуспеяния в добродетели, в которой одной и находил для себя самое сильное оправдание. И только разве неизлечимо поврежденный был пренебрежен и отринут, чтобы сам в себе сокрушился и потребился, как ржа пропадает вместе с железом.