Творения. Том первый. СЛОВА.

Но я, как можно сокращеннее, передам слову, что кажется мне наиболее удивительным и о чем не могу умолчать, хотя бы и желал. 48. Кто не знает тогдашнего начальника [319] области, который как собственную свою дерзость особенно устремлял против нас (потому что и крещением был совершен или погублен у них),[320] так сверх нужды услуживал повелителю и своей во всем угодливостью на долгое время удержал и соблюл за собой власть? К сему-то правителю, который скрежетал зубами на Церковь, принимал на себя львиный образ, рыкал, как лев, и для многих был неприступен, вводится или, лучше сказать, сам входит и доблественный Василий, как призванный на празднество, а не на суд. Как пересказать мне достойным образом или дерзость правителя, или благоразумное сопротивление ему Василия? «Для чего тебе, – сказал первый, назвав Василия по имени, ибо не удостоил наименовать епископом, – хочется с дерзостью противиться такому могуществу и одному из всех оставаться упорным?» – Доблественный муж возразил: «В чем и какое мое высокоумие? Не могу понять сего». – «В том, – говорит первый, – что не держишься одной веры с царем, когда все другие склонились и уступили». – «Не сего требует Царь мой, – отвечает Василий, – не могу поклониться твари, будучи сам Божия тварь и имея повеление быть богом». – «Но что же мы по твоему мнению? – спросил правитель. – Или ничего не значим мы, повелевающие это? Почему не важно для тебя присоединиться к нам и быть с нами в общении?» – «Вы правители, – отвечал Василий, – и не отрицаю, что правители знаменитые, однако же не выше Бога. И для меня важно быть в общении с вами (почему и не так? и вы Божия тварь), впрочем, не важнее, чем быть в общении со всяким другим из подчиненных вам, потому что христианство определяется не достоинством лиц, а верой». 49. – Тогда правитель пришел в волнение, сильнее воскипел гневом, встал со своего места и начал говорить с Василием суровее прежнего. «Что же, – сказал он, – разве не боишься ты власти?» – «Нет, что ни будет, и чего ни потерплю». – «Даже хотя бы потерпел ты и одно из многого, что состоит в моей воле?» – «Что же такое? Объясни мне это». – «Отнятие имущества, изгнание, истязание, смерть». – «Ежели можешь, угрожай иным, а это нимало нас не трогает». – «Как же это и почему?» – спросил правитель. – «Потому, – отвечает Василий, – что не подлежит описанию имуществ, кто ничего у себя не имеет, разве потребуешь от меня и этого волосяного рубища и немногих книг, в которых состоят все мои пожитки. Изгнания не знаю, потому что не связан никаким местом, и то, на котором живу теперь, не мое, и всякое, куда меня ни кинут, будет мое. Лучше же сказать, везде Божие место, где ни буду я преселником и пришлецем (Пс. 38:13). А истязания что возьмут, когда нет у меня и тела, разве разумеешь первый удар, в котором одном ты и властен? Смерть же для меня благодетельна: она скорее препошлет к Богу, для Которого живу и тружусь, для Которого большей частью себя самого я уже умер и к Которому давно поспешаю». 50. – Правитель, изумленный сими словами, сказал: «Так и с такой свободой никто доселе не говаривал передо мной», – и при этом присовокупил свое имя. – «Может быть, – отвечал Василий, – ты не встречался с епископом: иначе, без сомнения, имея дело о подобном предмете, услышал бы ты такие же слова. Ибо во всем ином, о правитель, мы скромны и смирнее всякого, – это повелевает нам заповедь, и не только пред таким могуществом, но даже пред кем бы то ни было не поднимаем брови; а когда дело о Боге и против Него дерзают восставать, тогда, презирая все, мы имеем в виду одного Бога. Огонь же, меч, дикие звери и терзающие плоть когти скорее будут для нас наслаждением, нежели произведут ужас. Сверх этого оскорбляй, грози, делай все, что тебе угодно, пользуйся своей властью. Пусть слышит о сем и царь, что ты не покоришь себе нас и не заставишь приложиться к нечестию, какими ужасами ни будешь угрожать».

51. Когда Василий сказал сие, а правитель, выслушав, узнал, до какой степени неустрашима и неодолима твердость его, тогда уже не с прежними угрозами, но с некоторым уважением и с уступчивостью велит ему выйти вон и удалиться. А сам, как можно поспешнее представ царю, говорит: «Побеждены мы, царь, настоятелем сей Церкви. Это муж, который выше угроз, тверже доводов, сильнее убеждений. Надобно подвергнуть искушению других, не столь мужественных, а его или открытой силой должно принудить, или и не ждать, чтобы уступил он угрозам».