Творения. Том первый. СЛОВА.

63. Что еще? Прекрасны человеколюбие, питание нищих, вспомоществование человеческой немощи. Отойди несколько от города и посмотри на новый город,[325] на сие хранилище благочестия, на сию общую сокровище-влагательницу избыточествующих, в которую, по увещаниям Василия, вносятся не только избытки богатого, но даже и последние достояния, и здесь ни моли до себя не допускают, ни татей не радуют, но спасаются и от нападений зависти, и от разрушительного времени. Здесь учится любомудрию болезнь, ублажается несчастье, испытывается сострадательность. В сравнении с сим заведением что для меня и семивратные и египетские Фивы, и вавилонские стены, и карийские гробницы Мавзола, и пирамиды, и несчетное количество меди в Колоссе, или величие и красота храмов уже не существующих, но составляющих предмет удивления для людей, и описываемых в историях, хотя строителям своим не принесли они никакой пользы, кроме незначительной славы? Для меня гораздо удивительнее сей краткий путь ко спасению, сие самое удобное восхождение к небу. Теперь нет уже пред нашими взорами тяжкого и жалкого зрелища: не лежат перед нами люди, еще до смерти умершие и омертвевшие большей частью телесных своих членов, гонимые из городов, из домов, с торжищ, от вод, от людей, наиболее им любезных, узнаваемые только по именам, а не по телесным чертам. Их не кладут товарищи и домашние при местах народных собраний и сходбищ, чтоб возбуждали своей болезнью не столько жалость, сколько отвращение, слагая жалобные песни, если у кого остается еще голос. Но к чему описывать все наши злострадания, когда недостаточно к сему слово? Василий преимущественно перед всеми убеждал, чтобы мы, как люди, не презирали людей, бесчеловечием к страждующим не бесчестили Христа – единую всех Главу, но через бедствия других благоустроили собственное свое спасение и, имея нужду в милосердии, свое милосердие давали взаим Богу. Посему этот благородный, рожденный от благородных и сияющий славой муж не гнушался и лобзанием уст чтить болезнь, обнимал недужных, как братьев, не из тщеславия (так подумал бы иной, но кто был столько далек от сей страсти, как Василий?), но чтобы научить своим любомудрием – не оставлять без услуг страждущие тела. Это было и многовещее, и безмолвное увещание. И не город только пользовался сим благодеянием, а область и другие места лишены были оного. Напротив того, всем предстоятелям народа предложил он общий подвиг – человеколюбие и великодушие к несчастным. У других – приготовители снедей, роскошные трапезы, поварские, искусно приправленные снеди, красивые колесницы, мягкие и волнующиеся одежды, а у Василия – больные, целение ран, подражание Христу, не только словом, но и делом очищающему проказу.

64. Что скажут нам на сие те, которые обвиняют его в гордости и надменности – эти злые судии толиких доблестей, поверяющие правило не правилами? Возможно ли хотя лобызать прокаженных и смиряться до такой степени, однако же и превозноситься перед здоровыми? Возможно ли изнурять плоть воздержанием, но и надмевать душу пустым тщеславием? Возможно ли хотя осуждать фарисея, проповедовать об уничижении гордыни, знать, что Христос снисшел до рабья зрака, вкушал пищу с мытарями, умывал ноги ученикам, не возгнушался крестом, чтобы пригвоздить к нему мой грех, а что и сего необычайнее, видеть Бога распятого, распятого среди разбойников, осмеиваемого мимоходящими, – Бога, неодолимого и превысшего страданий, однако же парить самому над облаками, никого не признавать себе равным, как представляется сие клевещущим на Василия? Напротив того думаю, что кичливостью назвали они постоянство, твердость и непоколебимость его нрава. А также, рассуждаю, они способны называть и мужество дерзостью, и осмотрительность робостью, и целомудрие человеконенавистничеством, и правдивость необщительностью. Ибо не без основания заключили некоторые, что пороки идут следом за добродетелями и как бы соседственны с ними, что не обучившийся различать сему подобного всего легче может принимать вещь не за то, что она в действительности.