Творения. Том первый. СЛОВА.

13. Так все происходило доселе, а что последовало за сим, рассказывают неодинаково: бывшие, равно как и не бывшие на войне, соглашаются один на то, другой на другое. Одни говорят, что Юлиана застрелили персы, когда он, в одно из беспорядочных нападений, вне себя бросался туда и сюда, и что с ним случилось нечто подобное участи Кира, сына Парисатова, который с десятью тысячами войска напал на брата своего Артаксеркса и, сражаясь отважно, утратил победу по своей запальчивости. Другие рассказывают о нем следующее: Юлиан взошел на один высокий холм, чтобы с него, как с башни, обозреть все войско и узнать, сколько осталось в сражении. Когда же войско, сверх чаяния, показалось ему весьма многочисленным, – как человек, завидующий спасенью своих воинов, сказал он: «Как будет досадно, если всех их поведем в римскую землю!» Один из воинов, раздраженный такими словами, не удержал досады и поразил его в чрево, не заботясь о сохранении своей жизни. А некоторые говорят, что на сие отважился один из тех иноземных шутов, которые следуют за войском для разогнания скуки и для потехи на пирах. Иные же отдают сию честь одному сарацину. Как бы то ни было, Юлиан получает действительно благовременный удар и спасительный для целого мира; одним сечением меча наказывается он за сечение многих утроб, которым нечестиво веровал. И дивлюсь, как этот суетный человек, думавший, что может все знать посредством рассекаемых утроб, не предузнал сего одного, то есть удара в собственную свою утробу. 14. Неприлично умалчивать и о сем поступке его, который, кроме многого другого, неоспоримо доказывает его неистовство. Юлиан лежал на берегу реки и страдал от раны. Поелику же знал, что многие из прославившихся прежде него, чтобы почли их чем-то выше человека, посредством некоторых хитростей исчезали из среды людей и за то признаны богами, то и он, плененный желанием подобной славы, притом стыдясь самого рода смерти, бесславно постигающей его за собственное безрассудство, – что замышляет, что делает? Его нечестие не прекращается и с жизнью! Он покушается броситься в реку и для сего употребляет помощниками людей, верных ему и участников в его тайнах. И если бы один из царских евнухов, догадавшийся в чем дело и объяснивший другим, из отвращения к злодеянию не воспрепятствовал намерению, то, может быть, из бедствующего Юлиана явился бы еще новый бог для людей неразумных. Но он так царствовал, так предводил войском, так оканчивает и жизнь!

15. Вскоре после него принявший царский сан и провозглашенный царем среди воинского стана, в самом пылу опасностей, необходимо требовавших предводителя, был муж знаменитый и по другим достоинствам, и по благочестию, и по наружности, истинно достойной властителя. И хотя не имел он недостатка ни в мужестве, ни в ревности, однако же не мог ни сразиться с персами, ни идти вперед, потому что войско ослабело в силах и надеждах. Сделавшись наследником не царства, а поражения, он заботится о возвращении в отечество и ищет средств, как совершить сие безопасно. Если бы персы по своей умеренности в победе (ибо у них был закон – в счастье соблюдать умеренность) или по опасению каких-либо слухов не обратились к мирным предложениям, сколько неожиданным, столько же и человеколюбивым, то не было бы средств, как говорят, и огненосцу остаться в войске.[88] Так римлян стеснили персы, сражавшиеся в своей земле и воодушевленные предшествовавшими событиями; ибо довольно приобрести сколько-нибудь успеха, чтобы иметь надежду на будущее.

Но преемник Юлианов, как сказал я, теперь заботился об одном – спасти войско, сохранить силу римлян. Ибо сии воины действительно составляли силу римлян и если действовали неудачно, то более по безрассудству военачальника, нежели по недостатку собственного мужества. С персами заключен был договор (скажу кратко) постыдный и недостойный воинства римского. Но если бы кто, оставив в стороне Юлиана, стал порицать за сие преемника, то, по моему мнению, он был бы худым судьей тогдашних происшествий. Ибо колос принадлежит не жнецу, а сеятелю; в пожаре виновен не тот, кто не мог погасить, но кто зажег. Здесь кстати привести сказанное Геродотом о самосских тиранах: эту обувь сшил Истией, а носил Аристагор, продолжавший начатое предшественником.