Ты будешь одинок в своей могиле

Я услышал, как трутень произнес своим скрипучим голосом:

– А ты не сказала, что приедешь. Я тебя не ждал. Почему ты не позвонила?

Пока он говорил, я пододвинулся к окошку поближе, чтобы заглянуть в комнату.

Миллз стоял в дверном проеме, он только что вошел. Лицо недовольное, взгляд напряженный.

– Я что, потревожила тебя? – вежливо поинтересовалась Натали.

Она сидела на подлокотнике одного из мягких диванов, сложив тонкие ручки на сумочке. Лицо у нее было встревоженное.

– Я собирался спать.

– Вот как? Но ведь еще рано. Ты поэтому такой мрачный?

Он вошел в комнату и затворил за собой дверь.

– Дело не в этом. Мне не нравится, когда ты вторгаешься сюда вот так. Может, у меня гость какой-нибудь или еще кто.

Он взял оставленный на столе стакан. Натали наблюдала за ним. Лицо у нее сделалось безразличным, как у манекена в витрине.

– Значит, мне надо спрашивать разрешения, чтобы приехать в собственный дом? – тихо спросила она. Слова были враждебные, но тон вопроса такой, будто она и правда просила разрешения. – В следующий раз буду знать.

Миллзу эта реплика не понравилась, но он ничего не ответил, а снова уселся в кресло.

Повисла долгая, очень долгая пауза.

– Выпить не предложишь? – спросила Натали весело.

Миллз даже не взглянул на нее.

– Это твой дом. Твои напитки. Пей на здоровье.

Девушка встала и подошла к столику. Наполнила стакан на три дюйма, бросила в него кубик льда. Ее узкая спина оставалась прямой, руки не тряслись, но зато дрожали губы.

– В чем дело, Цезарь? – спросила она, не поворачиваясь к нему.

Натали по-прежнему старалась сохранять легкий и непринужденный тон, но получалось неубедительно.

– Как долго это будет продолжаться? – спросил он в ответ.

Она быстро обернулась:

– Что будет продолжаться?

– Ты знаешь что… – Он обвел комнату широким жестом. – Как долго я буду торчать у ворот, изображая лакея? Как долго буду пробираться тайком в твою спальню, избегая Франклина, который знает, что происходит на самом деле, но прикидывается, что не знает?

– Но как же быть? – спросила она хмуро.

– Можем пожениться. Сколько раз повторять? Можем жить тут. У тебя есть собственные деньги. Серф не сумеет их отобрать.

Миллз осушил стакан и резким движением поставил его на каминную полку.

– Можем пожениться, – повторил он.

– Нет, не можем.

– Можем! Скажи отцу правду. Ему же все равно. Может, он и переживал поначалу, сразу после аварии, но не теперь. А я живу так целых два года и не могу к этому привыкнуть. В общем, не обманывай себя: твоему отцу нет до нас дела, понимаешь?

– Нет, есть, – резко возразила она.

Миллз встал и, засунув руки в карманы халата и склонив голову чуть набок, оглядел ее с чуть заметной усмешкой на бледных губах.

– А я тебе говорю: нет.

Они говорили негромко, но чувствовалось напряжение: и Миллз, и Натали сдерживались, потому что, по-видимому, привыкли не давать выхода своим темпераментам. Обоим было что терять, и оба не хотели, чтобы ситуация вышла из-под контроля.

– И я объясню почему, – продолжал Миллз. – Посмотри, как он с тобой обращается. Как часто он заходит тебя навестить? Дважды в день. – Миллз смолк и, сделав нетерпеливый жест, сказал: – Я знаю, что ты думаешь.

– И что же?

– Ты думаешь: он заходит к тебе дважды в день, потому что больше не может выдержать. У тебя есть нелепая идея: его будто бы мучит совесть. Ты думаешь, что каждый раз, когда он приходит к тебе в комнату и видит тебя в инвалидном кресле или в постели, да еще с этим обиженным выражением – «все меня бросили», – какое ты умеешь напускать на свое стервозное личико… ты думаешь, что это колет его прямо в сердце. Так ведь?

– К чему эти грубости? – спросила Натали, и я увидел, как сжались кулачки у нее за спиной.

– Так ты думаешь? – повторил Миллз.

– Да! Я знаю, что его мучит совесть! – крикнула она вдруг громко и резко. – Знаю, что у него нет сил меня видеть, и я очень этому рада. Слышишь? Рада!

– Пора тебе перестать обманывать саму себя, – заметил Миллз тоном ниже. Он вел себя очень самоуверенно. – Пора посмотреть в лицо жизни, детка. Ты перестала для него что-либо значить, как только он женился на своей блондинке.

– Не надо об этом говорить! – вскрикнула она. – Хватит, Цезарь! И не называй меня деткой. Это вульгарно и невыносимо!

– Если мы не поговорим об этом сейчас, то мы больше вообще ни о чем говорить не будем, – сказал он.

Миллз прошел через всю комнату, взял с дальнего стола серебряную коробочку и вынул из нее сигарету.

– Но как хочешь, – закончил он.

– Что ты имеешь в виду?

– Очень простую вещь. Завтра я сдаю свои красивые сапоги и фуражку. Хватит стоять за твоими воротами. Хватит пробираться к тебе в комнату через черный ход. Вот это я имею в виду.

Натали вдруг захохотала. Смех у нее был крайне неприятный.

– И ты, значит, все это бросишь?

– Если ты про дом и прочее добро, то да, детка. – Он закурил и выпустил дым через ноздри. – Или мы женимся, или я ухожу.

– Но я не могу выйти за тебя, Цезарь, – сказала Натали. – По крайней мере, пока отец жив. Не могу.

– Ты думаешь, к тому времени, когда он умрет, найдутся желающие на тебе жениться?