Ты доиграешься, детка

– Привет, любимая, – подошел и запечатлел на сладких губах медленный глубокий поцелуй, и принялся расстегивать форму. Что-то не давало покоя, но я никак не мог понять, в чем дело, поэтому отогнал странные мысли и продолжил раздеваться. – Скучал по тебе. Чем занималась сегодня?

– Ничем необычным, – равнодушно произнесла она и продолжила сидеть, отпивая чай из любимой кружки.

Снял форму и повесил в шкаф, удивляясь, почему Ника все еще не предложила разогреть ужин. Она, видимо, избаловала меня, и теперь сама мысль, что я буду греть свой ужин сам, удивляла. Ну ничего, может, она просто устала?

Вернулся в кухню и достал из холодильника контейнер с едой. Тревога все сильнее била по мозгам, но я отгонял ее, выполняя чисто механические действия.

А может, Ника дуется, что мы не сможем раньше поехать к Марине? Но мы же уладили этот вопрос. Тогда в чем дело?

Перевел задумчивый взгляд на девушку за столом и на секунду застыл, приглядываясь к ее внешнему виду. Вроде ничего особенного. Задумалась, смотрит в пространство.

На ровном месте паришься, Стас.

Достал из буфета чашку, и ушей коснулся ровный голос с хорошо завуалированным упреком.

– Никита звонил.

Фарфор выпал из дрогнувших пальцев и разлетелся на мелкие кусочки, но никто из нас этого не заметил. Взгляды схлестнулись: мой ошарашенный и ее понимающий, и замерли без движения.

Легкие закололо, сердце грохотало где-то в глотке, дрожь в руках медленно распространилась на все тело, но я не мог заставить себя отвести взгляд.

– Просил передать, что они переносят свадьбу на июнь, – вроде бы дежурная фраза, да и тон равнодушный, но я отчетливо слышал в нем нотки чего-то такого, отчего хотелось вцепиться в свои волосы и завыть от безысходности. И словно только сейчас прозрев, я понял, о чем вопили инстинкты, бьющие тревогу. Ника была в той самой пижаме, в которой я похитил ее из дома.

Я уже не помню дня, когда она надевала ее, предпочитая носить вещи, подаренные мной.

Ком в горле не удалось сглотнуть, пришлось прокашляться, но и это не принесло ожидаемого эффекта – с моих губ не сорвалось ни слова.

Ника тоже продолжала молчать, и взгляд ее красивых глаз постепенно напитывался жгучим упреком, который поначалу был лишь налетом на ее радужке.

– Ника…

– Сволочь!

Едва увернулся, когда чашка с кипятком ударилась о стену в сантиметре от моей головы. Горячие брызги закапали пол, стену, обожгли кожу, но я не ощущал этого. Вытянул вперед руку, создавая невидимую преграду между нами, но она не помогла увернуться от контейнера с ужином, врезавшегося мне в плечо.

– Я ненавижу тебя!

– Выслушай…

– Козлина! – Ника вскочила. Снаряды закончились, и она потянулась к шкафу с посудой, но я мигом сгреб ее, прижимая сдуревшую бестию к себе. Её темные волосы хлестнули по моему лицу, глаза налились слепой яростью, а ногти полоснули мое предплечье, раскрашивая его алыми полосами. – Какая же ты тварь, Стас!

Её голос теперь было не узнать, хотя отнюдь. Теперь я мог во всей красе слышать голос той самой знаменитой Вероники, испоганившей жизнь моего брата и его невесты. Отличие лишь в том, что я-то знал, как она ранена. Но разве это исправит ситуацию?

– Пожалуйста, детка…

– Не смей, – голос подвел ее и сошел на нет, а может это дыхание опустошило легкие, потому что она вмиг словно обессилила. Обмякла в моих руках и повисла в них, больше не пытаясь сопротивляться. – Не смей так…называть…

И она зарыдала.

Заревела, содрогаясь от боли, разрывающей нутро, как коршун добычу, задрожала, будто тело изнутри наполнилось убивающей сердце вибрацией, завыла, так надрывно, словно не человеком была, а раненым зверем… А я не дышал.

Не знал, что лучше: сопротивляющаяся фурия или раненная львица, и просто растерялся, боясь шевелиться.

Она рыдала, цеплялась за меня ногтями, выла, хрипела от боли, а я держал ее, хотя видит Бог, она и не пыталась вырваться. У нее просто не было на это сил. Её тело отяжелело, словно она не пыталась стоять, и мы медленно осели на пол, под взрывающий виски стук наших окровавленных сердец.

И в этот момент в голове взорвалась мысль, что вот так, близко, отчетливо и крепко я больше никогда уже не смогу ее прижать к себе. Она больше никогда не позволит мне касаться ее кожи, вдыхать запах волос, наслаждаться близостью, потому что поняла – её предали.

А предателей не прощают.

– Я хотел сказать тебе, – соврал, и оба это поняли, только мне мои слова причинили лишь дискомфорт, а Нику порвали новыми всхлипами. – Просто не знал как…

Она слушала? Понимала?

Казалось, она просто позволяла держать ее, а я как дурак цеплялся за эту реальность, хотя давно уже понял: как ни цепляйся за нее, удержать не смогу.

– Прости меня, – слова оглушили своей беззвучностью. Они как первый снег прикрыли всю грязь, причиной которой я стал, но Ника не ответила. Она успокоилась, больше не рыдала, лишь изредка вздрагивая и глядя куда-то в пространство стеклянными глазами. – Прости меня, прости, клянусь, я люблю тебя, и никогда не желал сделать тебе больно.

Больше снега. Больше.

Но он все равно таял.