Ты меня любишь

Он надел мне на голову мешок. Ничего не вижу. Во рту носок — судя по всему, грязный, — и я едва могу пошевелить языком, но все не может кончиться вот так. Гномус меня не убьет.

А может, и убьет, потому что он приближается…

— Ты просто не мог удержаться, да? — Я сдавленно мычу, и он плюет в мешок на моей голове. — Ты пролез в библиотеку. Пролез в нашу жизнь. А когда этот вечно ноющий кусок дерьма наконец сдох, ты ухитрился пролезть к ней домой.

Я оказался прав. Дело в тебе. Я пытаюсь выдавить из себя слова, но чертов носок не позволяет, а он поднялся на ноги. Пинок, еще пинок, и еще один.

— А хуже всего то, что я ведь знал, — говорит Гномус. — Я знал: от тебя ничего хорошего не жди. — Как и от тебя, засранец. — Ты переезжаешь сюда, и теперь вокруг только и разговоров о Джо. Он волонтер. Он много читает. А я все думал, что там за рохля? И все же она никак не унималась… Что ж, я решил, не лишним будет встретиться и посмотреть, каков из себя Джо. И вот я вижу тебя, мягкотелого неудачника. Без работы. Без семьи. И подумал: этот жалкий недотепа угрозы не представляет. Я предложил тебе заняться кроссфитом, звал выпить пива, хотя все вокруг считали тебя конченым снобом. Разве я забеспокоился? Не-а. Мы обедали в закусочной, ты поцапался с Меландой из-за какого-то фильма. И я пришел к выводу, что ты еще больший… рохля. И что эта гребаная феминистка заткнется, когда найдет себе хороший член.

Так и знал, что обед с «друзьями» был плохой идеей, Мэри Кей, и он искажает мои слова, а я будто в «Твиттере» наяву. И я забанен. Заблокирован.

— И я позволил тебе ошиваться тут в своих дешевых свитерах… — Кашемир недешевый, придурок. — Позволил ей разглагольствовать о том, какой ты умный, хоть и не учился в колледже. — Даже отморозок из Кедровой бухты припоминает мне гребаный колледж, и БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТА, АМЕРИКАНСКАЯ КАСТОВАЯ СИСТЕМА. — Только я же не тупой, долбаный ты волонтер-в-свитере. — Он пинает меня по голове, и в ней словно летает шарик для пинг-понга, а он опять близко. Сопит. — Ей было плохо без тебя. Ты вынудил ее переехать в твой дом. — Кажется, я слышу биение его сердца. Он держит нож? — И даже тогда я не встревожился. Она переехала к тебе после того, как сдох ее дурачок, а ведь все женщины слегка не в себе, когда им грустно. И я не удивился, когда ты пропал. Так и сказал ей: нельзя доверять мужчине, который не заботится о своем теле. И я как раз собирался что-нибудь предпринять. — Я чувствую запах мочи. Он мочится на меня. На мои ноги. — Зря ты вернулся, тюфяк. И зря пошел в библиотеку и пытался к ней подкатить.

Он застегивает ширинку. Вот почему большинство людей заслуживают смерти — они ужасны. Он бьет меня в пах — настолько предсказуемо, что даже не так больно, а боль в яйцах становится еще одним шариком; теперь яйца, рана и шишка на голове — одна команда, и неужели я вот так и умру? Из-за пинг-понга?

— Вот ведь чудеса… Джо вернулся. Мне нужно было что-то придумать. — Он снова бьет меня в пах. — Я сказал ей: «Ты в своем уме? Он же неудачник, даже для кроссфита не годится». — Боже, он считает себя моим тренером, и он пинает мою ногу, и голень тоже в игре. Пинг. Понг. Боль-понг. — Я обрабатывал эту девушку много лет и, в отличие от тебя, никогда не сбегал. Никогда.

Пинок по другой голени, и боль-понг превращается в турнир, смертельную битву, и знаки, знаки, знаки были повсюду, и я все к чертям проморгал. Ты называла его святым и защищала его с первого дня. Он чистил водостоки в твоем доме, как животное, помечающее территорию, и на нем всегда футболки с логотипом собственного магазина, чтобы ты видела его фамилию и представляла себя его женой.

Он плюет мне в лицо.

— Ни работы. Ни мышц. Ничего. Ты — ничто.

Как же ты в нем ошибалась, при этом была категорически против меня, а я, видимо, плохо читаю людей, иначе сразу догадался бы, что его магазин — коварная ловушка. Он зовет своих продавщиц девчонками, чтобы ты чувствовала себя старой. Списанной в утиль. И самый яркий знак — он нанял твою дочь в свой гребаный магазин. Неудивительно, что она уволилась. Он, наверное, проходу ей не давал: «Ну, как там твоя мама, Номи? Передавай ей привет от дяди Шеймуса».

Жизнь, конечно, не пролетает перед моими глазами, зато я вспоминаю мелочи, на которые не обращал внимания раньше. Например, Меланда в своих заметках жаловалась на Мэри Кей и Шеймуса: «Мэри Кей так странно привязана к Шеймусу… Знаю, ей было всего семнадцать, когда они переспали, и отношения длились всего пять минут, и все равно — ээээ». Я мог бы все понять, еще когда он врубил Кида Рока в тренажерном зале, песню про подростковый секс у озера. Он боготворит тебя с семнадцати лет.

Он рычит. Близко.