Ты меня любишь

— Взгляни на себя, ты же дряблый. Чем ты занимался в последние недели, тюфяк? Уж точно не тренировками. — Нет ничего скучнее разговоров о спорте, и вот почему такие «безобидные» парни опасны для женщин, Мэри Кей. Он бьет меня по голове. Пинг-боль. Боль-понг. — Из-за тебя в городе раскол. Ты вернулся неизвестно откуда, и она тут же готова прыгнуть тебе в объятия. Но Пресвятой Шеймус придет и все исправит. — В «Наследниках» он стал бы Романом, Мэри Кей. Он — зло. Чистое зло. — Ты меня слушаешь, Жидберг? У тебя с ней ничего не выгорит. Тебе конец.

Он бьет меня, пинает, и в моей голове «Мартовское безумие»[37], вселенский болевой кубок, и если я все же выпутаюсь, придурки из фармацевтической компании получат от меня длинное письмо. Их чертовы болеутоляющие не действуют. Он бьет меня в лицо.

— Она принадлежит мне, слышишь, кусок еврейского дерьма? — Я лишь наполовину еврей, и я его ненавижу, и ты бы тоже возненавидела, будь ты здесь. — Она всегда будет моей, и знаешь почему, еврейчик? — Меня так не обзывали с десяти лет, а он сейчас близко. Дышит рядом со мной. На меня. — Потому что я — мужчина, а ты — маленький книжный червяк. И мы живем в реальном мире…

Ох, Гномус, остров Бейнбридж вовсе не реальный мир, и люди в подобных ситуациях умирают. Покойная Бек умерла. Она продолжала бороться, но выбраться не смогла. Неужели я следующий? Я извиваюсь и брыкаюсь, не могу освободиться, а он затих. Я помню наше первое прикосновение, Мэри Кей. Твоя рука в моей. Никому не говори… Нет, Мэри Кей. Ты проболталась. Ты всем рассказала. Выложила нас в «Инстаграм». Ты — лиса, тебе хотелось покрасоваться, хотелось поцеловать меня в ресторане, чтобы все знали: мы вместе. Ты ждала одобрения от «друзей», и сейчас больнее ударов для меня осознавать тот факт, что у нас могла бы получиться семья, если б ты просто обняла меня пару часов назад, когда мою боль еще можно было унять объятиями.

А теперь ты меня потеряешь, и я тебе этого не желаю. Ты уже и так многое потеряла.

Гномус дергает меня за шею, мое тело ударяется о пол, турнир по боль-понгу продолжается, мячики летят во все игровые зоны в моем теле.

— Я не собираюсь тебя убивать, — говорит он. — Ты уверен, что здесь «безопасно», — и не зря. На острове живут хорошие люди. Зато здесь водятся и животные, еврейчик. Тут много диких зверей, и хоть один из них до тебя доберется.

45

Спину царапает кора — он привязал меня к дереву, — и я все еще ничего не вижу из-за мешка на голове. Вокруг щебечут птицы, а я не могу позвать на помощь. Во рту по-прежнему кляп, а у Гномуса ружье. Как-то слишком быстро. Лав наставляла на меня пистолет всего пару недель назад (кстати, кончилось тем, что в могиле оказалась она сама), ты называла этого человека «щедрым деревом», он называет меня древесным червем, а я, мать его, даже не могу ответить. Он снова близко, и у него оружие, и, чертова Америка, ПОРА ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ГРЕБАНЫХ НЕЛЕГАЛЬНЫХ СТВОЛОВ!

— Пришел день, когда ты наконец станешь мужчиной.

У тяжелого детства есть плюс — оно готовит к жизни в адском мире взрослых, и Шеймус не отрезал мне конечности (мыслю позитивно), однако у него есть ведро крови (чьей?), и он льет ее на меня, как святую воду, — холодная чертова аллилуйя. Дела обстоят скверно. Веревки затянуты на совесть, морскими узлами (он не служил во флоте, зато ездил в летний лагерь), и многие на моем месте уже со страху в штаны наложили бы, но я, в отличие от изнеженной Пич Сэлинджер, не нуждаюсь в утешении. Я умею выживать, и я выживу, потому что он сам сказал: тебе без меня плохо. Ты сейчас рядом со мной, во мгле моей паники. Я представляю тебя на нашей любовной скамейке; ты видишь меня, беспокоишься обо мне, любишь меня, и я не хочу тебя волновать, поэтому начинаю шутить. Я напеваю, потому что тебе нравится угадывать песню по мотиву. «Как мне узнать, что он собрался делать? Можно спеть гимн, однако я привязан к дереву». Гномус прерывает мою песню выстрелом — хлоп! — в какое-то животное, скорее всего, в кролика, потому что он сплевывает и хрюкает:

— Извини, ушастый. — Снова берет ведро с кровью и брызгает мне на спину, прямо на кожу. — Нам нужны настоящие звери. А кролики — кому они сдались…

Мне тоже неясно, Мэри Кей. Твой «друг» поливает меня кровью, чтобы приманить невинных лесных обитателей, и пока прибегают только крошечные кролики и белки, однако он позволяет им подойти поближе. Меня обнюхивают, а потом он убивает этих зверьков, и я вроде бы в безопасности, хотя, черт возьми, в опасности. А если заявится медведь? Тут водятся медведи, я готов поверить Гномусу, и умирать ради любви, конечно, трогательно, но я спрашиваю себя: какого черта ты не разглядела в нем психопата? Он пинает меня сзади под колено.

— Ты описался, как маленькая испуганная сучка.