Ты мой закат, ты мой рассвет

Я бы сказал ей, что я буду делать, когда буду смотреть на нее, скажем, ночами в командировках, но как–то, блин, стыдно при дочери.

Смеюсь, подвигаюсь ближе, чтобы опереться спиной о ее колени, немного откидываю голову. Кот тут же начинает мурлыкать.

Пальцы Очкарика мягко чешут мой затылок.

Там, где нужно.

Так, как нужно.

Или это просто я уже зависим от всего, что она делает, и тупо кайфую?

— Давай позовем родителей и устроим выходные наведения порядков? — вдруг предлагает моя писательница. — Нам тут не помешают несколько пар рук.

Хорошо, что я сижу спиной — и она не видит мою выразительную реакцию.

Случившееся, конечно, приструнило наших мам, но я совсем не уверен, что пришло время попытаться свести их на одно территории больше, чем на пару часов.

— Очкарик, это не очень хорошая идея.

— Я знаю, мужчина, но нашим бабушкам пора мириться. Тем более, помощь тут и правда не помешает.

На самом деле, она права.

Дом мы приняли, в нем даже наведен небольшой порядок, и я привез сюда даже кое–какую мебель со своей холостяцкой квартиры, чтобы можно было переночевать и нормально позавтракать. Но нужно еще дохренища всего сделать, и без женских рук никак. Как и без мужских.

А еще я помню, как много для моего очкарика значит семья.

Как ей не хватает их с мамой телефонных разговоров, как она корит себя за то, что и моя мать стала редким гостем моих звонков. Причины не знает — во всяком случае, тему мы никогда не поднимали — но точно видит, что что–то не так.

А у нее просто неуемная тяга все везде поправить и сгладить каждый острый угол.

Хороший противовес мне — известному любителю все везде обострять и сразу рвать.

— Уверена, что оно того стоит? — Вдруг передумает.

— Уверена, — без заминки, как пионер, отвечает жена. — И хочу шашлык твоего авторства, мужчина. Так что как хочешь.

Устраиваю голову поудобнее, делаю глоток прямо из термоса и жмурюсь, наслаждаясь тишиной и приятной прохладой вечера.

Свиную вырезку и пару говяжьих медальонов я замариновал еще вчера, когда заезжал сюда с вещами и минимальным набором посуды.

Так что не только Очкарик умеет «угадывать» мои мысли.

Конечно, мы остаемся ночевать в довольно спартанских условиях, и прежде чем сделать эту вылазку, хорошо взвесили все за и против. Посоветовались с врачом, который наблюдает нашу дочь, и когда получили его согласие и список рекомендаций в придачу, выдвинулись в путь.

Если быть совсем честным, то только с появлением жены и дочери — скорее уж последней — я по–настоящему осознал, что такое полная ответственность. Раньше был только я и только Очкарик. У нас многое не ладилось, многое проходило на «ура», хотя и не должно было, но всегда где–то сзади зудела мысль: мы оба — взрослые люди, мы в состоянии сами о себе позаботиться, как бы там ни было. Мы не должны носиться друг с другом. Мы вообще можем просто разойтись и снова стать двумя полностью автономными людьми, которые вскоре забудут о существовании друг друга и окунутся в мир новых отношений.

Конечно, я перестал так думать после того, как в тот ужасный день понял, что в любую минуту Очкарик может исчезнуть навсегда. Уйти туда, где не словит сигнал ни одного мобильного оператора, куда не приехать, не прилететь и не прибежать.

И даже сейчас, когда опасность миновала, у меня неприятно холодит в груди, стоит представить, что в тот день все могло… закончиться.

Ася — это совсем другое.

Это моя маленькая бесконечная ответственность.

Человек, который появился на свет, потому что однажды я позволил себе забыться.

Человек, которого я — буду честным — испугался получить, потому что он бы связал меня по рукам и ногам. Какой бы сволочь и гадом я ни был, я бы никогда не оставил своего ребенка без заботы и обеспечения. Даже если бы мы с его матерью расстались на ножах.

Но мы не расстались.

Мы склеились и стали семьей.

Мамой и папой, которым еще предстоит набить шишек, прежде чем стать идеальными родителям.

Да и стоит ли? Может лучше просто жить, учиться друг у друга и у нашей дочери тоже?

Идеальное — это ведь такая… лажа.

Когда посреди ночи я слышу сквозь сон знакомое ворчание. Йени первой поднимает голову с подушки. Кажется, даже на пару секунд раньше, чем Ася начала просыпаться.

Я бесконечно благодарен своей маленькой замороченной писательнице, что она хранит мой покой, когда возвращаюсь с работы злой и уставший, и сил хватает только на то, чтобы поужинать, принять душ и вырубиться, чтобы встать в шесть утра.

Но сегодня я задерживаю Очкарика в постели.

— Спи, малыш, — целую ее в щеку и повыше натягиваю край одеяла на тонкое плечо.

Ася спит в корзине для поездок.

В ворохе одеял и теплом комбинезоне мягкого желтого цвета выглядит, наверное, как Дюймовочка в день своего рождения: крохотная, теплая и с огромными темными глазами. У нее уже почти прошла желтуха, хоть эта дрянь и поморочила нам с Очкариком нервы, но все равно щеки еще не то, чтобы совсем приятно–розового цвета.