Ты моё дыхание

– Нет, – отказываюсь от его щедрого предложения, – не нужно. Я справляюсь сама. У нас всё есть. Главное – крыша над головой. К счастью, всё разрешилось. Дом у нас сейчас тоже имеется.

Он сухо кивает и больше не пристаёт с разговорами. Возле подъезда он останавливается, предупредительно открывает дверцу и руку подаёт. Просто образец вежливости и безупречного поведения.

– Спасибо, Соня, – говорит он и прикладывается губами к руке.

От неожиданности я дёргаюсь и чуть не падаю – тротуар скользкий. Он поддерживает меня. Его объятия ничего не значат, в них нет ничего предосудительного, но всё же я стараюсь выбраться из них поскорее.

– Я не самый хороший мужчина, наверное, – дёргает он головой и разводит руками. На губах его рождается улыбка, что изменяет лицо до неузнаваемости. Он и так красив, а становится ещё краше. Если это возможно, – но прекрасно понимаю, что для бабушки вы много значите. И я благодарен вам за то, что были рядом. И надеюсь, вы будете приходить.

– Буду, – киваю, прижав букет к груди. – Мы с Вовой обязательно будем и навещать, и созваниваться. Она тоже много для нас сделала. В дом пустила и поддержала, когда мне очень нужна была поддержка. А такое не забывается. И даже если бы вы были категорически против нашей дружбы, это ничего бы не изменило. Но я рада, что вы смогли разобраться, не постеснялись прийти и попросить прощения. Не каждый на это способен. А теперь мне пора. До свидания, Богдан.

– До встречи, Соня, – говорит он и провожает меня взглядом. А я, оскальзываясь, спешу домой. Я и так была слишком смелой. Я молодец. Но сейчас мне срочно нужно спрятаться и отдышаться. Общение с Островским отобрало все силы.

У подъезда, на лавочке, сидят старушки – две неподвижные фигуры в старомодных шапках и пуховиках, с носами-сливами. Сидят, как два пенька, и смотрят на меня пристально.

– Добрый день! – здороваюсь я с ними и спешу уйти.

– Гляди-ка, Анатольевна, новая жиличка, – несётся мне в спину, – из пятьдесят восьмой квартиры. Видать ушлая. То один к ней ходит, то другой привозит. Вот же чёрт соседей послал, прости господи.

Старушки, наверное, во все времена одинаковые. Мне становится смешно, но я виду не подаю. Пусть болтают. Сплетни – это их удел. Если некого обсудить, значит день прожит зря. А у них сегодня явно урожай.

Вечером Костя приехал, чтобы забрать меня на работу.

– Ты не будешь против, если я подыщу для тебя другое место? – сказал он, как только мы отъехали. – Есть варианты не ночной работы, с хорошей зарплатой, не на полный рабочий день. Сможешь учиться, работать, а по вечерам и ночам бывать дома.

Я посмотрела на него скептически. Ну, и с подозрением, естественно.

– Если бы такая работа существовала, я б в ночной клуб, естественно, не пошла.

– Такая работа существует, – ответил невозмутимо, – но она, естественно, не для всех. А по знакомству – вполне возможно.

– Я бы не отказалась, – вздохнула. – Но я должна быть уверена, что это нормальная работа.

– В течение недели что-нибудь придумаем, Сонь, – кивнул мне Костя. – Что попало я тебе не предложу, можешь быть уверена. Моя невеста достойна лучшего.

Он это подчеркнул торжественно-многозначительным голосом, а у меня почему-то настроение упало. Я вспомнила, что невеста я не настоящая. Но ведь он ко мне хорошо относится не поэтому, наверное? Точно я знать не могла, а спрашивать и уточнять не было желания. Он не сделал ничего плохого. Наоборот, я только хорошее видела от него. Поэтому подозревать и вопросы задавать как бы некрасиво.

В среду в клуб заявился Павел. Я о нём и забыть успела. А он взял и нарисовался. Я даже сразу его не узнала. Совершенно другой взгляд и осанка. Но обратила я внимание на него, только когда он меня позвал.

– Соня! – крикнул он, пытаясь прорваться сквозь громкую музыку, когда я пробегала мимо.

Ночка выдалась нелёгкая. Клуб был забит до отказа, приходилось работать в полную силу. Я обернулась. Паша улыбался.

– Привет! – помахала ему рукой.

– Пожалуйста, как освободишься, подойди ко мне, надо поговорить!

Я кивнула и умчалась. Даже на какое-то время забыла о нём. Он улыбался, выглядел по-другому. Значит, ему стало лучше. Наладилось то, что сломалось. Я бы хотела в это верить. Ведь грустный Жак Паганель и счастливый Жак Паганель – это совершенно два разных человека.

Он нашёл меня много позже в подсобке, когда я сидела, вытянув ноги, что гудели от усталости.

– Пожалуйста, – молитвенно сложил он руки на груди. – Буквально несколько слов! Не гоните меня, княжна! Я и так задержался здесь непростительно долго, но уйти не могу, пока не поговорю с тобой.

Он будто выпил немного: глаза горят, на губах улыбка блуждает. Я ему улыбаюсь в ответ и предлагаю присесть. Напротив стул стоит свободный. Но Паша только головой отрицательно качает.

– Нет-нет! Стоя даже лучше! Будет соответствовать торжественности момента!