Ты плыви ко мне против течения

«А во лбу звезда горит»! – вспомнил Евгеша и вдруг увидел, что и впрямь над березой сверкает большая светлая звезда.

Евгеша потащил самокат на гору.

– Чего так долго? – рассердился Колька, и Евгеша понял, что второй раз ему сегодня не прокатиться, но Колька был нынче добрый: – Разгоняй, вместе поедем.

Двоих самокат несет еще быстрее.

Евгеша был впереди, и ветер бил его нещадно, и вдруг внизу на дороге сверкнули фары.

– Колька! – закричал Евгеша. – Машина!

– Вижу! Успеем.

Евгеша следил за фарами, и ему казалось, что они щупают землю слишком быстро.

– У меня глаз алмаз! – сказал Колька.

Самокат стоял забившись в снег, и мимо них выруливала на поворот фронтовая легковушка.

– Твоя тетка! – узнал Колька. – Айда!

Колька подхватил самокат и побежал на гору.

Евгеша тоже сначала побежал, но потом остановился. Постоял и пошел в другую сторону.

Он прыгнул на нависший над берегом пуховик снега и съехал в обвале на реку.

Было ясно и покойно.

– Снегурочка, явись! – прошептал Евгеша и посмотрел на березу, над которой стояла тихая звезда.

…Он обрадовался, что машины возле дома нет.

– Господи! Где это ты так вывалялся? – всплеснула руками бабушка.

Мама ничего не сказала, и Евгеша приободрился.

– Там!

– Ты еще и дерзить! – насупилась бабушка.

Но мама опять ничего не сказала.

Евгеша сел к столу.

– Вот нам за труды. – Мама подвинула к Евгеше новенькую, незнакомую еще купюру.

– «Двадцать пять рублей», – прочитал он.

– Ну и Марина! – засмеялась мама.

Невеселый это был смех.

Про великанов набрехали.

Колька в каникулы на экскурсию в Москву ездил с классом. В зоопарк они ходили, и там над ними смеялись, когда про великанов стали спрашивать.

Мама Евгешу в Москву не пустила – побоялась. Он ничего, стерпел. А вот великанов ему было до слёз жалко. Слезы закапали оттого, что все так хорошо вышло: никто не сажал великанов в клетку. Но стоило Евгеше подумать о том, что великанов нет на земле, совсем нет, как слезы у него сами по себе катились. Он понимал: глупо реветь, даже смог засмеяться над собой, а слезы все равно лились.

И стал Евгеша, чтобы не думать про великанов, на улице пропадать.

Пошел однажды на речку – пещеру в снежных утесах строить. Пошел с солнышком – вернулся со звездами. Он влетел в комнату, чтобы с порога попросить прощения: загулялся, но ведь так хорошо было, – влетел и замер. За столом сидели высокий черноволосый человек в кителе военного летчика и Вера. Она положила голову летчику на погон. Евгеша таращился всего секунду, но успел заметить: в глазах Веры стояли слезы. Стояли, не проливались.

Евгеша торчал в сенцах, ничего не понимая. С половины Ковыряловых вышла мама.

– Евгеша, иди сюда! Мы все у хозяев чай пьем.

Вера приходилась Кольке старшей сестрой, но была ему за мать, весь дом держала на себе. Отец их, Егор Егорыч, всегда был хвор, да и где ему было заниматься хозяйством: война обе ноги взяла.

Егор Егорыч налил Евгеше чаю, положил на блюдечко два куска сахару.

– Ну, чего они там?

– Сидят, – сказал Евгеша. – Вера голову на плечо летчику положила.

– Ишь! – неодобрительно фыркнул Егор Егорыч.

– Вера плачет, – сказал с укором Евгеша.

– Поздно плакать-то! Она его ждать обещалась. А потом Серёга в госпиталь попал с тяжелыми ожогами. Вера перепугалась да с испуга замуж выскочила. За хорошего человека, между прочим.

Никто больше ничего не сказал, молча пили чай.

В последний день каникул Евгешу осенило.

– Хочешь поглядеть, где «Душа моя» живет? – спросил он Ванечку.

– Хочу!

– Идти далеко. Дойдешь?

– Дойду!

– Только чтоб дома – молчок!

– Молчок! – согласился Ванечка.

Пока дошли до дачного поселка, меньшой братец устал.

На забор пришлось его подсаживать. Ванечка карабкался, сучил ногами. Наконец навалился на забор грудью и сдался – ни туда ни сюда. Тогда Евгеша сам залез на забор, подхватил братца под мышки и вытянул. Ванечка ухватился за лиственницу, таращил напуганные глазенки.

– Где? – спрашивал он шепотом.

– В этом вот дому! В окошко гляди!

А глядеть было не на что: окно снизу замерзло, а сверху его закрывала кружевная занавеска.

– Не вижу! – закапризничал Ванечка.

Евгеша и сам понимал, что дал маху. То, что окно замерзло, можно было увидать, не забираясь на забор.

– Весной придем, – сказал Евгеша, – когда оттает.

И тут дверь в доме отворилась, и на крыльцо вышел отец. Он увидал своих отпрысков, и мальчики тоже поняли, что попались.

– Прыгай! – крикнул Евгеша, сиганув в сугроб.

Ванечка согнулся, а прыгать трусил.

– Прыгай! Поймаю! – выставил Евгеша руки.

Ванечка еще больше согнулся и ухнул вниз. Они упали, забарахтались в снегу.

– Мальчики! Мальчики мои! – Отец стоял над ними. – Я сейчас.

Он исчез. Евгеша выбрался из снега на дорожку.

– Бежим!

Но Ванечка потерял варежку, а без варежки убежать было невозможно: других не имелось. Евгеша снова полез в снег, нашел варежку.

– Одевай, бежим!

Но отец уже выходил из калитки.

– Милые мои! Возьмите вот!

Он держал пригоршню печенья и конфет. Ванечка потянулся за сладостями.

– Не смей! Не смей у него брать! – закричал Евгеша.

Но Ванечка цапнул своей заграбастой ладошкой конфеты и побежал. За ним кинулся Евгеша.