Ты принадлежишь мне

Тишина, возникшая между нами немного угнетает. Мне неловко от своего поведения, и в то же время я счастлива, что все разрешилось наилучшим образом. Как это ни странно, но первым начинает говорить Женя:

— Ты знаешь, я в самолете повел себя просто отвратительно, как слабак…

Я тут же давлюсь водой, потому что в этот момент как раз делала глоток, и машу на него рукой, потому что Женя подскакивает на месте, а его глаза в ужасе увеличиваются.

— Стой, — выставляю руку вперед, откашлявшись, а то он уже готов мне первую помощь оказать, а потом еще и вызывать скорую, — не надо, я в норме.

Видеть в третий раз врачей за эту неделю как-то не особо хочется.

— Точно? А то, может, врача? — взгляд моего мужа становится тревожным и неуверенным.

— Нет, я просто в шоке от того, что ты сказал.

— Да, я сам от себя в шоке, — Женя садится на стул и отводит взгляд.

— Эй, ты с ума сошел? Ты оправдываешься, что ли? — моему возмущению нет предела. — Да если бы не ты, я бы точно выйти из этой горящей жестянки не смогла! Я же только тебя слушала, только благодаря тебе соображала, что делать и куда идти!

Женя смотрит на меня с удивлением и недоверием.

— Но ты же видела, я до этого впал в ступор, я ничего не мог сказать, у меня был шок.

— Эй, малыш, — с нежностью улыбаюсь я, и теперь мне даже нравится называть его так, — это бывает со многими, вполне нормальная реакция на страх перед смертью. У каждого проявляется по-разному. Вот и все, здесь нечего стесняться. Поверь, я очень часто летала в командировки, ты и сам это знаешь. И я видела разные реакции людей на стресс. А твоя — самая обычная. Да такое с каждым вторым происходит, и не важно, мужчина это, женщина или ребенок!

Он крутит в пальцах вилку и отводит взгляд в сторону.

— Послушай, — я протягиваю руку через стол и кладу на его кулак, в котором он сжимать скатерть, — знаю, может, это глупо звучит, но я часто с психотерапевтами общалась, и они мне советовали рассказывать о своих ощущениях, когда с тобой происходило что-то не совсем хорошее. И если ты выговоришься, не будешь держать это в себе, то, может, тебе станет немного легче.

Взгляд мужа упирается в мою руку, и он расслабляет кулак, отпуская ткань.

— Знаешь, я никогда никому не рассказывал о том случае, но… когда мне было семь лет, я полетел в Испанию к маме.

Я не ожидала, что Тарасенко именно сейчас и именно со мной начнет откровенничать, поэтому замираю от удивления. А он, не замечая моего ступора, продолжает свой рассказ:

— До этого я не видел её целых два года. Я очень нервничал. Они с отцом развелись, и мама уехала работать в Испанию переводчицей. Там она вышла замуж и позвала меня к себе на каникулы. Раньше отец не позволял ей со мной общаться. У них был очень грязный и скандальный развод, где они делили меня прилюдно прямо в суде. В общем, там была очень эмоциональная сцена. Когда суд не отдал меня матери, она очень долго плакала, не хотела меня отцу отдавать, и он практически вырвал меня из её рук и ушел. Короче, — Женя вытаскивает ладонь из-под моей руки, и я уже хочу её убрать, но он тут же накрывает мою руку своей, чуть сжимая и не давая мне ускользнуть. — Короче, мама вышла замуж за Федерико Родари. Он был в те времена серьезным политическим деятелем в Испании. Мама во второй раз подала в суд на отца и смогла высудить право на общение со мной. Тогда вместе со мной полетел учитель, которого нанял для меня отец. Он должен был не только доставить и передать меня лично в руки матери под расписку, но и продолжить моё обучение в Испании — таковы были условия отца. Я очень переживал перед отлетом, что что-нибудь произойдет, и я так и не смогу увидеть маму. В итоге так накрутил себя, что, когда самолет попал в турбулентность, я сильно запаниковал. Испугался, что погибну, а мама будет переживать и страдать… Я ведь помнил её слезы и наши короткие разговоры по телефону, как она плакала, как скучала по мне… В общем, я настолько испугался, что описался прямо в кресле.

— Это нормально, ты был ребенком, — я пожимаю плечами, словно наяву видя перед собой напуганного мальчика, которого разрывают на части родители. Мне хочется обнять моего мужа, или того маленького мальчика, успокоить и сказать, что всё будет хорошо. Конечно, я понимаю, что это глупо, сейчас передо мной мужчина — взрослый, самодостаточный, и не знаю даже, позволит ли он мне себя пожалеть? Я ведь сама ненавижу, когда меня жалеют.

— Да, — кивает Тарасенко, — мне мама так и сказала, что это нормально, и отчим так и сказал, что в этом нет ничего страшного, бывает, что мы, мужчины, иногда даем слабину.

Он усмехается одними губами, но как-то по-доброму, что сразу чувствуется, своего отчима Женя уважал и, наверное, до сих пор уважает.