Ты принадлежишь мне

— Однако мой учитель думал в тот момент иначе. Он начал громко, перед всеми пассажирами отчитывать меня, что я трус и не достоин быть мужчиной, раз совершил такой ужасный поступок. Я думал, прямо там в этом кресло со стыда сгорю… И просто окаменел, от шока, стыда, страха, что мама тоже во мне разочаруется, не захочет, чтобы я больше к ней прилетал. В тот момент я очень плохо понимал, что делать дальше, страх и стыд поглотили меня полностью. А позже он еще и маме с отчимом прямо в аэропорту о моем позоре рассказал в красках.

— Вот ведь урод какой, — не выдержав, выплевываю я со злости.

— И не говори, этот мерзавец сильно мне кровь в детстве попортил, — вздыхает Тарасенко. — Это сейчас я понимаю, что он просто был ублюдком и тираном, который просто обожал издеваться надо мной и бесконечно унижать. А тогда, в детстве…

Я все же не выдерживаю и, встав со стула, подхожу к своему мужу. И, обняв за шею, прижимаю его голову к своей груди. Не растерявшись, Тарасенко подхватывает меня и боком устраивает у себя на коленях.

— Мама тогда прямо в аэропорту кинулась на него, отчим кое-как её успокоил. Она так громко материлась по-русски, у меня тогда чуть уши в трубочку не свернулись, — Женя издает смешок, утыкается носом в развилку между моей шеей и плечом, отчего становится немного щекотно и в то же время очень приятно. — Она сказала ему, что он бесчувственное ничтожество, и она костьми ляжет, но больше никогда не позволит ему и близко подойти ко мне. Я был так счастлив, что впервые кто-то встал на мою сторону. Когда я жаловался отцу на учителя, тот никогда мне не верил и утверждал, что я либо вру, либо вообще сам виноват в том, что случилось. Правда, единственное, что смогла сделать мама, это оградить от меня этого ублюдка на то время пока я жил у неё. Но когда я возвращался в дом отца, этот урод опять продолжал надо мной издеваться, пока я не начал ходить в школу и не доказал отцу, что могу учиться без помощи репетитора.

Женя с шумом выдыхает мне в шею, заставив поежиться, и прижимает меня к себе настолько крепко, что у меня едва кости не хрустят.

— В этот раз я испугался, потому что понял, что так и не смог тебя защитить. Мне казалось, что я все предусмотрел, а в итоге… Страх потерять тебя, как и в детстве, овладел мной полностью, и я впал в это отвратительное состояние. Это мерзко, я давно не чувствовал себя таким слабаком…

— Я тоже испугалась, что потеряю тебя навсегда. И ты не слабак, такое предусмотреть просто нереально, — шепчу я своему мужу, а по щекам катятся слезы.

Я чувствую его нежные поцелуи, он касается губами кожи на моей шее, поднимается выше к подбородку. Чуть отстраняюсь и даю Жене добраться до моих губ. В поцелуй я вкладываю всю свою нежность и любовь, заставляя его понять, что он не слабак, что тут он был не в силах что-либо сделать.

Но Женя сам сворачивает поцелуй и так пронзительно смотрит мне в глаза, будто хочет проникнуть в мою душу. А затем прижимает мою голову к своему плечу. Теперь уже я утыкаюсь носом ему в шею. И мне безумно нравится вдыхать запах моего мужчины. Он немного терпкий, но в то же время самый желанный и самый приятный. Женя после самолета так и не принимал душ, впрочем, как и я; и, конечно же, весь вспотел еще тогда, в самолете. Однако же мне безумно нравится сейчас вот так, без шелухи, без лоска, сидеть на его коленях, говорить с ним о случившемся, утешать и быть утешенной, дышать им целую вечность. Но Тарасенко нарушает эту идиллию своими словами.

— Я должен был оставить кого-то рядом с самолетом, я должен был приказать, чтобы никто посторонний и близко к нему не подошел, — шепчет он, продолжая с силой сжимать меня в своих объятиях, и со злостью выплевывает: — Но я не подумал об этом. Я просто не подумал об этом.

Я тут же поднимаю голову и смотрю на Женю с ужасом.

— Ты хочешь сказать, наш двигатель кто-то повредил специально?

— Я не знаю, — выдыхает он, смешивая наше дыхание, и вновь возвращает мою голову к своему плечу. — Пока не знаю. И обязательно выясню, было это несчастным случаем или же покушением.

— Я не верю в покушение, не верю в то, что Лисовские до такого додумаются. Ладно я, но другие люди? Это же сумасшествие какое-то!

— Это могут быть и не Лисовские, у меня в этой стране есть враги, — вдруг огорошивает Тарасенко, и металлическим голосом, от которого у меня мороз по коже, добавляет: — И если это все же было покушение, то тот, кто его организовал, захлебнется собственной кровью.

Мы какое-то время молчим. Женя продолжает прижимать меня к себе, а я перевариваю его слова. Мой муж не такой уж и нежный зайка, как я считала до недавнего времени; и то, что он сказал о покушении, неужели это возможно? Неужели люди могут настолько сильно кого-то ненавидеть, что ради этого пожертвовать теми, кто невиновен? Ладно телохранители, у них такая работа. Но пилоты, стюардесса? Они-то тут при чем?

Все это не уместится в моей голове… Возможно я просто слишком сильно устала за этот бесконечно долгий день. Мне срочно нужен отдых для души и для тела.

ГЛАВА 12