Ты сказала, что это сработает

Марвин взглянул на меня, словно услышал мои мысли. Он сунул мне в руку визитку и сказал:

– Поговори со своим внутренним оленем. В ближайшие дни тебе понадобится помощь.

Фраза про помощь навела меня на раздумья: И на что это будет похоже? Попросить о помощи и получить ее.

Я повернулась, чтобы вслед за Холли и Саммер идти к машине, но остановилась и сказала Марвину так, чтобы другие не услышали:

– Мой отец. Он отчитывал меня, а потом говорил: «Это твой шанс, Сэмми. Говори все, что хочешь сказать». Если у меня не было слов наготове, он орал: «Говори!» Мама касалась моего плеча, напоминая, что мои слова только усугубят ситуацию.

Будучи профи, способным к эмпатии, Марвин не выказал дежурного участия. Вместо этого он сказал:

– Отстойно думать, что тебе приходится преодолевать заботливое приспособленчество матери, тогда как проблемой был твой отец.

Меня воспитывал отец, который при столкновении с антагонистом вставал на дыбы и атаковал. В отличие от мамы он не улыбался и не молчал. Он теснил, запугивал, громил.

Как-то раз он принял нетипичное для себя решение и заплатил подрядчику за то, чтобы у нас на заднем дворе положили сланцевую плитку. Изо дня в день к нам заваливалась разношерстная компания, которую мы с мамой называли пиратами. Они приходили, когда бригадира не было, – травили байки, курили, клали пару плиток и шли обедать. Они были как мятежные матросы на суше, валяющие дурака.

Через неделю, когда дворик был почти готов, мама пошутила за ужином, что угостит их лаймами, а то еще цингой заболеют.

Позже тем же вечером я услышала, как отец говорит по телефону с владельцем компании.

– Если вы нанимаете волонтеров из «Старших братьев Америки», дело ваше, но работа должна быть сделана идеально.

Он захлопнул дверь своего кабинета, и мне стало жаль человека, с которым он разговаривал по телефону.

Несколько дней спустя я стояла у открытого окна, на котором висела прозрачная занавеска в горошек.

– Неприемлемо. Из рук вон. Как вы намерены это исправить?

Его собеседник пытался объяснить, задать вопрос, оправдаться.

– Вы – жертва, – орал отец, уничтожая все попытки аргументации, подобно газонокосилке, проехавшей по рудбекиям, которые посадила мама. Отец выворачивал слова подрядчика наизнанку – у того побелела челюсть, а на виске забилась жилка. Даже я в свои пятнадцать лет понимала, что он был вне себя от гнева.

Отец покачал головой и сказал:

– Вы просто не понимаете.

Так же он говорил мне, когда я пыталась ему объяснить, что не хочу заниматься бухучетом, изучать программирование или играть в гольф. Что я хочу помогать больным, может быть, стану медсестрой, а заключать сделки на поле для гольфа – это не мое. Он скрежетал зубами, отметал мои возражения и с горьким презрением говорил:

– Ты просто не понимаешь, Саманта. И никогда не поймешь.

Этого было достаточно, чтобы он разошелся на час. Одна фраза, сказанная мной в свою защиту, – и следовала часовая нотация, которая начиналась со слова «идиотка».

Подрядчик совершил серьезную ошибку, когда сказал:

– Мне жаль, что вы недовольны нашей работой.

Отец посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

– Жаль? А толку-то мне от этого? Какая мне польза от ваших извинений?

Когда я стояла у окна и смотрела, сзади подошла мама и сказала мне на ухо:

– Не стоит наблюдать за ними. У нас таких сцен предостаточно.

Она погладила меня по спине.

– Почему с ним так трудно, мама?

– Его отец был строг с ним. Он был очень требовательным. Твой папа намного лучше, чем его отец.

Я еще раз взглянула на отца. В этот момент он увидел, что я наблюдаю, как он издевается над этим человеком. Я приросла к месту. Я старалась остаться незамеченной, чтобы его гнев не обратился на меня.

Он не смутился и не устыдился того, что дочь стала свидетельницей выволочки, имевшей место прямо под окном ее спальни – напротив, он хитро ухмыльнулся мне, как будто я была соучастницей этого акта доминирования. Как будто он был моим наставником в искусстве запугивания.

Подрядчик проследил за взглядом отца и увидел меня. Его негодование сменилось жалостью. Человек, на которого кричал отец, пожалел меня.

Позже той ночью я ворочалась с боку на бок, пытаясь уснуть, а потом меня вырвало. Я закрыла окно, в комнате было душно. Мама убрала назад мои волосы и спросила:

– Может, ты что-то съела?

Меня вырвало ужином – жареной курицей и вишневым мороженым. Это были мои любимые блюда, которые мама приготовила в качестве компенсации за трудного отца. За столом он потчевал нас рассказами о своих жестких деловых отношениях.

– Надо дать понять, кто главный. Людям приходится объяснять, чего они сами не видят. – Он посмотрел на меня. – Не все такие умные, как мы. Люди – рабочий скот, потому что ничего другого делать не могут.

Отец моей лучшей подруги был врачом в Индии, но в Висконсине вынужден был работать в техобслуживании на фабрике Оскара Майера. Мне вспомнился ее добрый отец, его смуглая кожа, мягкие руки, на которых как минимум один ноготь всегда был черным, потому что он травмировал его на работе в механическом цеху.