Ты такой светлый

Всреду вечером мы отправились навестить Рагнхильд с семейством, а к ним неожиданно набилась половина всех родственников Вибеке, с ними такое часто бывает, кучкуются и жужжат-гудят подобно комарью или мошке. Куда ни глянь, чьи‐то дети, тетки, дядья, в центре внимания, естественно, Ингер Юханне в цветастом летнем платье, громогласно порицающая безудержное потребительство соотечественников: так и до кризиса недалеко, сорят деньгами как сумасшедшие, на своем веку она не раз такое видала, и никогда это не доводило до добра. Капитализм, сказала она, это козни Дьявола. Зубной врач был в ударе, ко всем приставал и всех подкалывал, дурачился с ребятишками, заводил с ними игры в саду. И Одд был здесь же и выглядел совсем неплохо, приятно было снова с ним увидеться, его присутствие всегда поднимает мне настроение, сам не знаю почему. В основном он сидел в углу возле книжных полок с блюдом печива на коленях, он уговорил уж точно не меньше восьми булочек со сливками и столько же кусков торта, и весь вечер на его лице блуждала блаженная улыбка. Сам я успел втихаря посмотреть кусок матча чемпионата мира, там горстка шустрых мелких чилийцев обыграла аж саму Испанию со счетом 2–0. Я радовался неожиданному успеху чилийской команды, напомнившей мне своей победой над превосходящим противником мой “Вест Хэм”. Это было круто!

– Кстати, как там поживает ваш буйный сосед? – спросил меня зубной врач в разгар вечера. – Тот еще типчик, пума просто.

К нам подошла Вибеке.

– О ком сплетничаете?

– О Стейнаре, – ответил я, – о Стейнаре и Лив Мерете. Доктор желает знать, как они поживают.

– А что, у них все хорошо, – сказала Вибеке, и мне было и видно, и слышно, что она действительно так думает.

– Чилийцы‐то, а? – продолжал зубной врач. – Вот это команда!

Он повернулся к Одду. Тот был занят тем, что пытался через трубочку высосать последние капли лимонада из бутылки.

– Ни фига себе, a, Одд?

– Чево?

– Чего, чего. А того, что чилийцы испанцев по стенке размазали!

– Им, наверное, больно было, – ответствовал Одд, поглощенный важным делом: он вынул трубочку из бутылки, высосал из нее остатки жидкости, перевернул бутылку вверх донышком, запрокинул голову и вытряс себе в рот две последние капли.

Когда мы в тот вечер вернулись домой и уложили детей, жена подошла ко мне со словами, что ей нужно рассказать мне кое‐что. У нее было немножко странное выражение лица, как у ребенка или подростка, а вовсе не как у директора школы. Непривычное выражение лица для моей жены.

Она положила на стол телефон. Я вздрогнул.

– Я его взяла, – сказала она, – когда мы ходили к ним, пока их не было дома. А теперь не знаю, что мне с ним делать.

– Господи помилуй, – сказал я.

– Я его прятала в нашей спальне. Он для меня вроде дурацкого напоминания о том, как мы по‐дурацки себя повели.

Я не сводил глаз с лежавшего на столе телефона.

Ох. Как же мы, люди, умеем сами себя поставить в дурацкое положение, подумал я.

– Как мы с ним поступим? – спросила она.

– Ну, – сказал я, – ничего умного в голову не приходит. Если Стейнар еще помнит, что у него есть такой телефон, то, наверное, когда‐нибудь обнаружит, что его нет на месте, а потом, наверное, сообразит, что этим летом оставлял нам ключи. Вот тогда все и закрутится.

Она кивнула.

Я пожал плечами: – Ну и пусть себе.

– То есть?

– Пусть себе лежит, – сказал я. – Убери телефон и забудь всю эту историю.

Лукаса мы нашли на следующий день. Там оказалась целая история. Избитым и измордованным мы отыскали его у Горма с его придурками, теперь в полиции на них насобирали толстенное досье, вероятно, загребут всю шайку. Выяснилось, что Лукас в тот первый вечер задирал их намеренно: вроде бы безбашенный приятель Горма, Юн-Ивар, изнасиловал девушку, с которой Лукас раньше встречался, и Лукас собрался отомстить за нее. В одиночку. Потому он ночью и сбежал из больницы: ему, бог знает зачем, хотелось рассказать всю историю мне: то ли чтобы я остановил его, то ли чтобы поддержал в его правоте?

Мне кажется, он правильно поступил.

Эти гопники заслужили взбучку.

Хотя они, небось, такие же, как Финн и как Лукас.

В тот день мы с Лукасом долго катались на моей машине. Он курил, опустив окошко. В общем‐то, говорили мы не так много, но когда вырулили на морской берег, проехав по мосту через широкий пролив и дальше к маяку, он спросил, что я про него думаю.

– Что я про тебя думаю, Лукас? В каком смысле?

– Ты не думаешь, что я позер?

Я остановил машину, выключил музыку – мы слушали “Фу Файтерс”, нам обоим они очень нравятся – и посмотрел на него.

– Как это тебе пришло в голову, Лукас? С чего бы мне так думать? Я не понимаю.

Он пожал плечами.

– Так ведь я и есть позер, – сказал он.