Ты такой светлый

Не сразу, но в конце концов мы оттуда выбрались, и больше в дом Хогне они не возвращались.

Через две недели я съездил в соседний поселок проведать Лив Мерете у ее родителей. Она лежала в гостевой спальне, в своей бывшей комнате, и было ей очень плохо. Сына ее я не видел, отец Лив Мерете вышел в море на лодке и взял его с собой.

Я сел на стул возле окна.

– Привет, – сказал я, – вот подумал, дай‐ка зайду к тебе.

– А, – тихонько отозвалась она.

– Как ты?

На это Лив Мерете не ответила.

Я немного посидел с ней, но разговор не клеился, и я подумал, что пора уходить. Дал знать об этом, поелозив немножко ногами и тихонько покашляв.

Наверное, Лив Мерете услышала, потому что села и попросила меня подойти поближе. Я поднялся и приблизился к ней. Лив Мерете нагнулась к небольшому комоду и выдвинула ящик.

– Вот, смотри, – сказала она, протягивая мне записную книжку.

– Это что? – спросил я, взяв книжку в руки.

– Это записи Стейнара, – в ее голосе прозвучала нерешительность. – Это… ну… это его история.

Она помолчала.

– Или, во всяком случае, ее часть. Как он сам ее понимал.

Кое-что из этого она и раньше читала, знала об этой книжке, сказала Лив Мерете. Они договорились, что он будет делать записи, писать, чтобы разобраться в себе и понять, кто он такой.

– То есть как это? – спросил я. – Как это – кто он такой?

Она кивнула, но не ответила на мой вопрос.

– Можешь почитать, – сказала Лив Мерете.

– Нееет, – протянул я, – или ты считаешь, что нужно?

Она села повыше в постели.

– Дa, – сказала она. – Ты ему так нравился, встреча с тобой была лучшим, что ему довелось пережить за долгое время.

Я сглотнул, чувствуя, как кровь прилила к шее. Лучшее, что ему довелось пережить за долгое время? Я никак не мог уяснить смысл ее слов. Ведь мы так мало друг друга знали, и я относился к нему с таким подозрением.

– Мы переехали в этот дом, – продолжала она, – пережив страшно тяжелый период. Ему было ужасно плохо. Чего мы только не перепробовали, нам казалось, что перепробовали буквально все. И тогда я убедила его переехать сюда. А потом… – она запнулась, – даже не знаю… он был так бесконечно рад – он сам так говорил, – что познакомился с тобой. Такой светлый, таким ты ему виделся.

Я?

Светлый?

Я отвернулся.

– Мне бы хотелось, чтобы ты прочитал это, – сказала она. – Может быть, ты сумеешь его понять.

Я отер глаза ладонью: у меня текли слезы.

– Там еще есть стихи, – сказала она, и теперь ее голос звучал тепло. – Он всегда писал стихи, и когда мы познакомились, тоже, он тогда взапой читал Элиота, день и ночь напролет. Он хотел стать поэтом. Раньше он писал много чудесных, теплых стихов. А эти беспросветные.

– Сочувствую, – сказал я.

– Не надо, – возразила она, взяв мои руки в свои. – Почитай его записи. Получишь кое‐какие ответы, и у тебя появятся новые вопросы.

Я повертел записную книжку в руках.

– Прочитаю, – сказал я.

Уходя, я заглянул к ее родителям. Они оба сидели на кухне, значит, Магнус вернулся с рыбалки, решил я.

– Он здесь? – спросил я.

– Кто? – взглянул на меня отец Лив Мерете.

– Магнус, – сказал я, – он вроде бы выходил с вами в море.

– Выходил, – ответил он.

Я услышал шаги Магнуса; он появился из гостиной.

Я как мог лучезарнее улыбнулся и, наклонившись так, чтобы оказаться вровень с ним, сказал:

– Привет, Магнус! Удачная рыбалка?

– Мы не рыбачили, – ответил он, – мы просто гребли.

Его маленькое личико было пепельно-бледным.

2

2 марта 2014

Под веками у меня плач.

Я знаю, что мое лицо улыбается, знаю, что оно светло, что я смеюсь. Но внутри у меня белый плач. Я не знаю, откуда он берется, не знаю, в чем тут дело. Знаю только, что по утрам я просыпаюсь с чуждым мне мраком во всем теле.

И уже довольно давно. Началось это приблизительно с полгода назад. Открыв глаза, я удивился чуждым ощущениям в теле. Первое, что помню: в горле стоял ком, мягкий ком, который не удавалось проглотить. Пока это ощущение было для меня новым, я не понимал, что со мной. Мне и в голову не приходило, что это что‐то существенное, – так, странный какой‐то грипп.

Но это чуждое никак не исчезало и не развеивалось, оно все разбухало и разрасталось, и до меня стало доходить, что теперь это моя новая реальность. Грипп засел в сердце. Во мне поселилось что‐то еще, другой человек. Чуждое мне, темное существо.

А ведь я всегда был таким светлым.

Так все говорили.

Какой ты светлый.

Больше я не светлый.

10 марта 2014

Лив Мерете сказала, что мне нужно вести дневник. Записывать свои мысли. Во мне все этому противится. Не знаю. Там, где я вырос, многие считают, что от хождения к психологу и копания в себе и вправду заболеешь. Мне тоже так кажется. Неужто я буду сидеть здесь за столом на кухне, поздним вечером, как сейчас, когда она уже легла, и писать о себе, о том, что происходит со мной или во мне?

Не уверен, что это пойдет мне на пользу.

Может быть, есть причина, почему какие‐то вещи в нас, людях, скрыты. Может быть, эти “вещи” мудрее нас, может быть, им ведомо, что тьму, которую они несут, нам не выдержать, может быть, им ведомо, что докапываться до них опасно?