Ты убит, Стас Шутов

Ему нравилось наблюдать за Кручем. Он исследовал свое чудовище, словно реставратор ― таинственную картину, под слоем краски которой скрывается совсем другой рисунок, а под ним ― еще один. Казалось, что слоев бесконечно много. Такой картиной был для Стаса Круч. Почти каждый день открывалось что-нибудь новое.

Например, Круч, как оказалось, любил цветы. Он вызвался ухаживать за всеми комнатными растениями в школе и хорошо заботился о них. В коридоре на первом этаже последние дни доживала иссохшая пальма, на макушке которой еле держались два жухлых листа. Но после того, как Круч заделался цветоводом, пальма ожила, быстро полезли новые листья. То же произошло с чахлой фиалкой, молочаем, прочими сухими палками, торчащими из горшков. Через пару месяцев школу было не узнать, она превратилась в настоящую оранжерею. Стас, рассматривая густую пышную зелень, поражался, как это возможно? А еще он завидовал: даже у чудовища получалось не только разрушать, но и создавать.

Однажды Стас наблюдал, как Круч, опрыснув кофейное дерево из пульверизатора, перешел к бегонии и стал протирать листья влажной тряпкой. Он делал это с необыкновенной нежностью и сам на себя не походил. Это будто был другой человек.

– Что, жарко тебе, мой хороший? – ворковал Круч с цветком. ― Да, тут батареи шпарят как в аду. Но ты потерпи, уже апрель, вот-вот отопление отключат.

Голос Круча звучал без привычной дерзости, тяжести и всего того, что пугало Стаса. Круч будто разговаривал с любимой младшей сестренкой или братом, и Стас подумал о Яне. А потом ему стало очень неуютно. Что-то опять, как когда-то в часовне, перемешалось в мозгах. Он не стал беспокоить Круча ― вряд ли тот хотел, чтобы его видели безо всех его привычных масок. Стас развернулся и тихо ушел.

* * *

Во время очередной посиделки на крыше, когда наркотик ударил Круча по мозгам, он вдруг разоткровенничался, начал вспоминать свое детство ― то время, когда все еще было нормально. На этом уточнении что-то больно укололо Стасу в грудь.

Круч рассказал о многом.

О том, как в летние вечера его одолевали комары, а мама ногтем ставила ему крестик на месте укусов и говорила: «Ну вот, теперь не будет чесаться». И ведь действительно не чесалось.

О реке, пересекавшей их район: мост через нее проходил только в одном месте, поэтому, чтобы не делать крюк, приходилось пересекать ее вброд, часто и с велосипедом.

О любимой молочной лапше, которую делала бабушка; о ненавистных печеночных оладьях, которые получалось съесть, только если зажать нос и запить компотом, чтобы не чувствовать вкуса.

О первом заработке: как с друзьями натаскивали ведра воды с колонок и развозили грязь перед въездом в дачный поселок, чтобы там застревали машины. Прятались в укрытие и, когда машина попадала в ловушку, выходили и предлагали помощь за чаевые.

О том, как в первый раз влюбился в девочку в восемь лет; о заброшенной радиовышке с площадкой на вершине, куда он позвал эту девочку на первое свидание. Ее звали Аня, у нее был хвост набок, пушистая желтая резинка и синие колготки. Потом эта девочка ушла к другому мальчику. Тот умел крутить сорок восемь «солнышек» на качелях, а он, Круч, выдавал только двенадцать. За это Круч украл ее самокат и его велик и утопил их в карьере.

Стас слушал, затаив дыхание. Было так странно осознавать, что Круч ― обычный человек: любил, горевал, мечтал. И только потом стал чудовищем.

Стас подумал, что сделает это сегодня: подбросит Кручу в бутылку лишние таблетки. Эти мысли приходили в каждую посиделку. Идеальный момент: через пару часов Круч обычно уже ничего не соображал и не замечал. Но… что-то всегда останавливало Стаса. Что? Возможно, мысль, что в картине остались еще скрытые слои.

Все чаще Стас даже ловил себя на мысли, что ему не так уж неприятны эти ночные разговоры. От них словно бы веяло жизнью и свободой. Он хотел продлить эти моменты. Он уже почти нуждался в них. И раз за разом убеждал себя, что отсрочка ― последняя.

– «Все еще было нормально…», ― тихо повторил Стас. ― Что ты имел в виду?

Стас думал, Круч отшутится или пустит язвительную реплику в своем духе. Но Круч какое-то время помолчал, а, выдержав паузу, выдал такое, к чему Стас был не готов:

– Мне было девять, Стас-с. И мой старший брат с друзьями притащили меня на тот чертов чердак. Ты знаешь, что они сделали со мной там? Каждый, по очереди. А первый ― мой собственный брат. Лучше тебе не знать, Стас, какие мрази бывают на свете. После этого я стал… тем, кем стал. Я этим не горжус-сь, но по-другому не могу. Это порочный круг: тебе делают зло, потом зло делаешь ты. Из него не выбраться… ― Он запнулся. ― Но ты можешь. Ты хороший парень. Для тебя выход из круга пока не закрыт. Пользуйся моментом.

Он говорил с такой болью и горечью, что Стас растерялся окончательно.

– Ошибаешься, ― наконец прошептал он. ― Я не хороший. Гореть мне в аду.

Круч слышал о Томе в общих чертах, но даже имени ее не знал ― просто был в курсе, что Стас замучил одну девчонку до полусмерти. Он спросил:

– За что ты ее так? Ты никогда не говорил.