Ты убит, Стас Шутов

Но что-то внутри все сильнее противилось этому намерению. В груди поднималось неведомое Стасу чувство. Оно делало его почти невесомым. Согревало. Придавало сил и спокойствия. Это было чувство общности.

«Вы схожи. Он попал в ту же ловушку, что и ты», ― говорил голос внутри.

Мир «после». Предательство отца

1

В конце второй четверти на генеральной уборке мы, загнав Пятачка в туалет, собирались примотать его к унитазу скотчем. Мицкевич со Шляпой спутали нам все карты: ворвавшись, выплеснули на нас ведро грязной воды вместе с половой тряпкой.

Это меня взбесило, и я тут же ринулся за Томой. Она убежала в спортзал, ожидая, что физрук ее защитит. Но зал был пустым. Я захлопнул дверь. Мицкевич, сжавшись в углу, с испугом смотрела, как я приближаюсь. Я шел медленно, наслаждаясь каждой секундой. Это был мой любимый момент в каждой такой игре.

Украдкой я снял иконку ― впервые за шесть лет ― и спрятал в карман: Тома не должна знать, что я все еще ее ношу. Затем я лениво расстегнул пуговицы на промокшей рубашке. Тома задрожала. Она понимала, что́ могут означать эти действия. Но нет, Тома. Ты снова не угадала. Стас Шутов ужасно непредсказуемый. Никогда не знаешь наперед, что он соберется сделать.

Я снял рубашку, но дальше не продвинулся.

– Что ты делаешь? ― пискнула Тома. Она опять смотрела на мое правое ухо, разглядывала вытатуированную акулу. Правильно. Бойся эту чертову акулу, Тома. Она тебя сожрет. Я сам ― акула. Хищник с акульими зубами, с акульей улыбкой и с акульим желанием рвать в клочья.

Я потребовал, чтобы она забрала рубашку и постирала. Ее недоумение почти сразу сменилось возмущением. Мицкевич отказалась. Я поставил ультиматум: либо она сделает это, либо ее друзьям достанется. Она засомневалась. Я повторил приказ, схватил ее за руку и с силой вложил в нее вещь. Тома замерла. Голова ее была опущена, волосы закрывали лицо. Казалось, я слышу частый стук ее сердца. Ох, как же я наслаждался ее унижением! Я был готов стоять над Томой вечно.

Все испортил вошедший физрук. Конечно, он сразу накинулся на меня: какого черта я обижаю его любимицу? И почему я в таком виде? Тома, пользуясь случаем, кинула на пол рубашку и спряталась учителю за спину. Физрук велел, чтобы я больше и пальцем не трогал Мицкевич. Я стал огрызаться в ответ. Дело кончилось тем, что физрук схватил меня за нос и хорошенько прокрутил его. Я не мог тягаться с таким громилой, и только кричал и ругался. Наконец учитель меня отпустил, и я, схватившись за распухший нос, выбежал из спортзала. Я кипел и не намерен был прощать выходку физрука.

В этот же день в столовой Егор спросил:

– Долго еще планируешь Мицкевич запугивать? Ты перегибаешь.

Я вздохнул.

– Опять ты за свое? Ты что, моя мамаша, чтобы мне указывать?

– Я не указываю, Стас. Я просто хочу, чтобы ты понимал, что делаешь. А главное ― где граница, которую нельзя переходить.

Егор говорил резко, выглядел уже не просто взволнованным ― встревоженным.

– А я такой тупой, да? ― огрызнувшись, я развернул и надкусил свой «Сникерс». ― Спасибо, без тебя вижу.

Егор кинул в чашку с кипятком чайный пакетик и нервно сказал:

– Стас, ты сам не свой. С тобой что-то происходит.

– Спасибо, что заметил, бро! Только вот чего-то поздновато ты это увидел: со мной что-то произошло уже три года назад! ― Я эмоционально махнул «Сникерсом», будто регулировщик на перекрестке.

– Нет, именно сейчас… ― Егор не сводил с меня глаз. ― Я не могу объяснить, но это напрягает. Ты как будто… с каждым днем все чуднее. И я боюсь, что когда я наконец пойму, что с тобой, будет поздно.

Тут Егор дернул рукой и опрокинул чашку. Чай разлился по столу. Я бросил на лужу салфетки и, кивнув на нее, саркастично заметил:

– А может, это не со мной «что-то происходит»?

– Это я из-за тебя такой! ― вспылил Егор. И куда делось его обычное спокойствие? Я скривился.

– Ты чего такой душный-то в последнее время? Нормально все со мной, не парься. А Томку эту твою я еще немного попугаю да отпущу. Ты сам понимаешь, что таких, как она, перевоспитывать надо. Все для ее же блага, чтоб знала, что с друзьями так нельзя. Расслабься, душный бро. Во, как я теперь буду тебя называть, «мой душный бро»!

Я засмеялся, но Егор шутку не поддержал и мрачно замотал головой.

Как же меня тогда злило это его морализаторство. Казалось, Егор сильно сгущает краски. Я ведь не подозревал, к чему все приведет. Если бы в тот день мне сказали, что́ произойдет в конце учебного года после выпускного, я бы рассмеялся.

Тома… Я думал, что четко вижу те самые границы. Мне же просто хотелось проучить тебя, на мой взгляд, довольно невинно. А из-за того, что в жизни все как-то стало налаживаться, я думал, что дальше дело и не дойдет. Я ведь лишь… забавлялся.

У нас с тобой бывали и другие минуты. Иногда в школе я видел тебя, а ты меня ― нет. И я любил эти редкие мгновения.