Ты убит, Стас Шутов

Я думал, что защищен от тебя крепостью, которую построил сам за три года, но ошибался. Когда я увидел тебя на школьной дискотеке в честь восьмого марта, все внутри замерло. Ты была настоящей куколкой в пышном черном платье, с волосами, уложенными красивыми волнами, с макияжем. Ты была… очаровательной. Я стоял, почти не дыша, и смотрел, как ты танцуешь рядом с Дашкой. Моя крепость рушилась.

Мне жутко не понравилось то, что я почувствовал к тебе в эту секунду. Это был будто не я. Точнее… Другой я. Мальчик из альтернативного времени. Тот, кем был бы Стас Шутов, если бы двое детей три года назад не пошли бы к одному чертовому костру.

Я смутился, а потому рассердился на себя. Возьми себя в руки! Твоя цель ― спор и деньги! Но, может, этот странный внезапный порыв будет только на руку…

Когда заиграла медленная музыка, я пригласил тебя на танец. Ты сопротивлялась, но я схватил тебя за руку и потащил силой. По пути к танцполу я чувствовал легкое прикосновение твоего пышного платья: будто дуновение ветра.

В танце я крепко обнял тебя, зарылся носом в твои чистые волосы, пьянея от их запаха: ваниль и клубника. Поразился, как вдруг стало легко, будто гравитация исчезла. Ты, наоборот, была напряженной. Все повторяла: «Зачем? Зачем? Зачем ты меня мучаешь? Чего добиваешься?» И снова так хотелось признаться. Сказать, как я устал. Как я мечтал быть нормальным и не сходить с ума. Просто не мог.

Ты пахла нашим общим детством, и, когда я сказал тебе об этом, ты вдруг обмякла в моих руках.

– Не спеши меня ненавидеть, ― шепнул я.

Я говорил тебе еще много всего, я будто вышел из комы на три минуты. Как было бы здорово, если бы воспоминания можно было сохранять. Закупорить их в банку, а иногда открывать и заново проживать. Тогда банка с воспоминанием о танце хранилась бы у меня в самом доступном месте. Но сейчас мне предстояла непосильная задача: украсть поцелуй у человека, которому я принес столько страданий.

Добиться можно любую, но есть большое «но»: девушки чувствуют фальшь, поэтому нужно искренне, всем сердцем желать отдать им все и стремиться дать еще больше. Казалось, в те минуты я действительно любил тебя. Вот почему в конце концов мне удалось забрать твой поцелуй. И этот поцелуй был похож на торт «Птичье молоко», с детства ― мой любимый. В голову пробрались мысли, которым там не место. А вдруг все можно исправить? Начать жизнь с чистого листа?..

– Прости меня, ― шепнул я.

И вдруг с тобой что-то произошло. Ты снова напряглась, собрала свои силы и оттолкнула меня. Посмотрела в глаза с яростью, крикнула, что никогда меня не простишь. И убежала. Но я знал, что ты врешь. Я был прав: ты что-то чувствовала ко мне, и тебе тоже это жутко не нравилось. Ты боролась с собой.

Я ушел в туалет, где долго умывал пылающее лицо. Затем поднял глаза на отражение в зеркале. Повернулся полубоком. Изучал акулу на ухе. Я будто стоял на вершине Эвереста, и меня столкнули с обрыва. Я стыдился и пугался того, что почувствовал во время танца. Казалось, в зале смотрели на нас, видели мою душу. И если я снова войду, все станут шептаться и показывать пальцем:

«Волк влюбился в овечку! Немыслимо!»

Никакого торжества от победы не было. И если сначала я очень хотел, чтобы Мицкевич знала, что все это было из-за денег, то теперь нет. Возможно… я сам сомневался, что поцеловал ее только на спор. В любом случае, убедившись, что Тома ушла, я собрал с парней деньги после дискотеки. Конечно, я выделывался: называл Мицкевич тупой влюбчивой сучкой, а проигравших в споре ― лошками. Но на самом деле я стыдился того, что сделал.

Как не стыдился ни одного из прежних издевательств.

Все же хорошо, что она ни о чем не узнала в этот раз. От плана я не отступлюсь. Ты возненавидишь меня, Тома. Только я подойду к делу на холодную голову и не позволю никакому… внезапному помешательству внести смуту.

С этого дня я вел себя с Томой еще агрессивнее ― мстил ей за свое трехминутное помешательство. Про спор она откуда-то все же узнала. Может, пацаны растрепали? Ну и отлично: к этому моменту я уже возвел внутри себя новую крепость, еще мощнее старой. Но Тома меня все равно не возненавидела. Тогда я снова поспорил с пацанами, на этот раз на косарь. Во-первых, Тома должна была признаться мне в любви. Во-вторых, согласиться уехать со мной туда, куда я предложу. И кто это выдумал? И почему меня все поддержали? Парни опять не сомневались в своей правоте: надо быть полной дурой, чтобы наступить дважды на одни и те же грабли. Я обдумывал, как все провернуть, но это оказалось ужасно легко.

Когда я тусил у Костяна, Тома сама заявилась на порог. Я вышел к ней в подъезд, мы встали между этажами, и… я понял, что что-то поменялось. В глазах Томы были цвет, жизнь, надежда и… любовь. Она больше не боялась. Зачем она пришла? Чего хочет? Я не понимал. И тут Тома заговорила.