Ты убит, Стас Шутов

Сначала я растерялся. Я будто играл в жмурки, водил, и меня раскрутили с завязанными глазами. Я устыдился того, что так легко дал себя обмануть. Я ведь поверил, что папа скучает по мне, так носился с робкой надеждой, что все может наладиться… Наивный дурак. В груди поднялась волна жгучей ярости. Отец заплатит за это. Я прижал Янку к себе, погладил по голове. Она дрожала и тихонько всхлипывала.

– Эй, Гном, ну ты чего? Никто тебя у нас не отнимет, не доставлю тебе такой радости. Будешь еще много-много лет жить со своим психанутым братцем и полоумной мамашей. Ну, по крайней мере до своего совершеннолетия.

Янка перестала всхлипывать и хихикнула. А затем заглянула мне в глаза.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Она успокоилась. Я продолжал делать вид, что считаю все произошедшее ерундой. Но на самом деле я чувствовал совсем другое.

С мамой я решил поговорить следующим утром, понадеявшись, что она будет лучше соображать, пока мучается с похмелья. С одиннадцати она уже будет навеселе и продолжится это, по традиции, до отбоя. Мама сидела в кресле с ногами, завернувшись в халат, и мелкими глотками пила кофе, держа чашку у самого носа.

– Мам. Я хотел с тобой серьезно поговорить. ― Я сел перед ней на стул и сложил пальцы домиком.

– Деньги проси у отца. ― Она сделала еще глоток. Черная прядь опускалась прямо в кофе, но маме было все равно. ― Если ты помнишь, я теперь не слежу за бюджетом.

– Нет, мне не деньги нужны. Мне нужно поговорить о Яне. Папа хочет ее забрать.

Мама недоуменно поморщилась.

– В смысле?

Но рассказанная история не произвела на нее никакого впечатления.

– У него ничего не выйдет. ― Она дернула плечом и фыркнула: ― Я ― мать. Мы не в Америке живем, где у родителей равные права на детей. Тут закон за меня. Выбрось это из головы, Стас. Моих детей у меня никто не заберет, его идея провальна. Он это скоро сам поймет.

Хотелось поверить маме. Ведь взрослые знают, что́ ерунда, а что ― проблема. Но в горле застрял ужас надвигающейся беды.

* * *

Когда Мицкевич шла по коридору, койоты преградили ей путь. Она не убегала: покорно ждала своей участи. Я потащил ее в туалет, к раковине. Наклонил ее голову и включил горячую воду. Краны в этом туалете давно были несправны, из них лился почти кипяток. Тома кричала от боли и билась в моих руках. Но я был безжалостен. В кипятке и этих воплях я желал растворить все свои проблемы. Затем я бросил ее спиной на пол, схватил за кофту и дернул вверх. От ее мокрых волос и свекольного лица шел пар.

– Что, идиотка? ― крикнул я. ― Все еще надеешься меня вернуть? Все еще любишь? Это – только начало. Дальше будет интересней!

Я оттолкнул ее так, что она ударилась головой об пол, и, махнув койотам, ушел.

Стало легче. Хорошо бы еще Егор не узнал об этой выходке. Ссориться еще и с ним было невыносимо.

Назавтра намечался отбор на дурацкие танцы. Нужно было сформировать пары, которые откроют вальсом последний звонок и выпускной. После девятого класса из школы уйдет половина параллели, остальных сольют. Так что эти праздники для нас были так же важны, как и для одиннадцатых классов, и выпускной решили отметить с размахом. Сам себе удивляясь, я пошел на просмотр и увидел там Тому. Отлично, я решил, с кем буду танцевать. Отбор я прошел, но поставили меня не с Мицкевич, а с Рыжаковой. А Тому ― с Гавриловым. Ну ничего. Не переживай, Тома. Я сделаю так, чтобы нас не разлучили.

3

Узнав правду о намерениях отца, Яна наотрез отказывалась продолжать с ним общение. Пришлось прибегнуть ко лжи: я убедил Яну в том, что папа не собирается ее отнимать, просто беспокоится за состояние мамы, а комнату действительно решил сделать для Яны, она все же часто приезжает с ночевками. Так что это подарок. Удивительно, как такая простая мысль не пришла мне в голову сразу.

Сестренка поверила и уехала к отцу на все каникулы, сразу после линейки в честь окончания третьей четверти. И почти все вроде стало как раньше. Вот только не со мной. Я не мог простить папу. Корил себя за то, что снова потянулся к нему.

Все каникулы я, на пару с мамой, ходил по дому как зомби. Днем не раздвигал занавески на окнах: не хотел, чтобы меня видел мир, от раскрытых окон становилось неуютно. Но занавески не спасали. Чудилось, что дома везде спрятаны жучки-камеры и сейчас все видят, какой я на самом деле слабый и жалкий. Хотелось забиться в темный гардероб, сесть на корточки, закрыть уши руками, прикрыть глаза и кричать. Так, чтобы не слышать себя и чтобы никто не слышал. От еды тошнило. Все было невыносимо тяжело ― вставать, двигаться, даже мыться, ― как будто предстояло не себя мыть, а бассейн чистить.

Я все возвращался мыслями к той истории браузера. То винил отца, то оправдывал. Было больно думать о том, что забрать Янку ― папина идея. Я пытался убедить себя в том, что это все она, Алиса. Она задумала это тайком от папы, если он узнает, то страшно разозлится. Конечно же, он не посмеет лишить маму прав на Яну. И, возможно, ненадолго, я поверил в то, что главное зло ― Алиса.