Ты убит, Стас Шутов

Из транса меня выдернул Егор, который пришел в разгар каникул. Увидев меня, помятого, с бутылкой из маминых запасов в руке, с мотками длиннющих макаронных бус на шее, которые я плел и раскрашивал четыре дня, друг сильно удивился.

– Стас, что ты делаешь?

– У меня вечеринка жалости к себе, ― икнул я и пошатнулся. Макаронные бусы зашелестели.

– Твоя вечеринка затянулась, бро, ― Егор втолкнул меня в дом. ― Пойдем, будем приводить тебя в порядок.

Егор затащил меня в ванну, порылся в шкафчиках, вынул одну за другой баночки, открыл, понюхал. Высыпал в воду сушеные травы, добавил несколько капель пахучего масла. Шурпу, что ли, из меня собрался варить? Отравится же, я токсичный.

Пока я отмокал в благоухающей ванне, Егор прибрал дом, сварил суп и кофе. Когда я вышел, он встретил меня с чашкой кофе и чистой домашней одеждой. Егор остался у меня с ночевкой. Пообедали мы супом, на ужин заказали пиццу, а потом до глубокой ночи смотрели фильмы.

– Везет! Целая комната и для тебя одного! ― Егор развалился на моей кровати.

– А ты переезжай ко мне! ― предложил я, зная, в каком тесном «гнезде» он живет. ― У нас свободная комната есть, там раньше папин кабинет был.

– Да не, ты что… Как я… ― смутился Егор.

– А что такое? ― Идея казалась классной. Мы бы вместе ходили в школу. Каждый вечер рубились бы в плойку, перед сном бы болтали, строили планы, делились мечтами. Егор и так был для меня бро, а теперь будет еще ближе к настоящему брату. ― Мама не против, ей сейчас вообще на все по барабану. А дома у тебя табор, там остальные хоть выдохнут. Всем же лучше будет. И мне. Смотри, сможешь теперь все двадцать четыре часа стоять на страже и ловить мою кукуху, если вдруг надумает слететь.

Мы невесело засмеялись.

Ночевал Егор у меня, на диване, не пошел в свободную комнату: сказал, что привык жить словно в детском лагере, и в одиночестве просто не уснет.

Егору ненадолго удалось вытащить меня из хандры, но он не мог находиться рядом сутки напролет. Без друга я снова уходил в себя. Продолжилось это и после каникул. Казалось, все ощущения выключили. Раньше я чувствовал хотя бы злость и ненависть, а сейчас ― ничего. Я даже Мицкевич на время оставил в покое, а это уже говорило о том, что что-то не так.

Но одним апрельским днем все вернулось на места.

В ту пятницу мы с Яной, возвращаясь из школы, на подходе к дому услышали мамин крик. А затем увидели папину машину ― он по традиции приехал забрать Яну на выходные. Родители стояли возле машины. Мама тыкала папе в нос какой-то бумажкой.

– Мам, чего такое? ― спросил я.

– Что такое? ― взвизгнула она. ― Ты лучше у отца спроси! И почему я получаю какую-то сраную повестку!

Продолжая визжать, мама ввела меня в курс дела. Когда я понял, что это за повестка, асфальт вдруг превратился в ковер, который выдернули из-под ног: я еле устоял. Произошло то, чего я боялся: папа решил лишить маму прав на Яну через суд. Забрать у нас наше солнце.

– Какого черта, пап? ― заорал я. ― Это низко! Оставь в покое нашу семью!

– Так будет лучше для всех! ― в ответ заревел папа. ― Посмотри на мать! Это винная бочка на ножках! Как она вообще может заниматься воспитанием, если все время невменяемая?

– Ах я невменяемая? Я винная бочка? Да ты… ― Мама надулась, как жаба, и извергла поток ругательств. А затем добавила: ― У тебя ничего не получится! Тебе придется свой гребаный фитнес-центр продать, разоришься на адвокатах и все равно сядешь в лужу! Я ― мать, за мной все права!

Папа отмахнулся от нее, посмотрел на Яну и велел:

– Яна, собирай вещи, ты в этом дурдоме не останешься.

Но едва он сделал шаг в ее сторону, Яна отскочила и закричала:

– Нет! Никуда я с тобой не пойду, убирайся отсюда! Ты предатель, предатель!

И сестра убежала в дом. Мама, с чувством растерев по папиному лицу повестку, гордо удалилась вслед за дочерью. Я остался с ним один на один.

– Но ты-то хоть голову включи, ― начал было он, но резко отвернулся и, махнув рукой, сказал в пустоту: ― Хотя кому я это говорю?

– Хочешь войны? ― спросил я с угрозой. ― Ты ее получишь, пап. Не смей приближаться к нашему дому. Иди натрахай себе новых детей.

Я развернулся и ушел. В спину донеслось:

– Вы психи! Ты и мать! И в такого же психа превращаете Яну!

Не оглядываясь, я поднял обе руки и показал папе средние пальцы. Сегодня я победил, но прекрасно понимал: война только начинается. Нужно быть во всеоружии.

В этот день я убежал к Егору. Мы сидели в детской, которая напоминала больницу во время вспышки пандемии: сплошное нагромождение разномастных кроватей. Родителей не было, только братья и сестры. Я устроился на полу, прислонившись к одной из кроватей, прихлебывал говеный алкогольный коктейль и жаловался. Я нуждался в совете Егора. Любом. Потому что абсолютно не представлял, как бороться с отцом.

Одна рука сжимала банку, а вторую я отдал в распоряжение Кристи, десятилетней сестренки Егора. Она красила мне ногти малиновым лаком. Сидя на кровати над моей головой, восьмилетняя Соня колдовала над моими волосами и укладывала их в жуткую прическу, особый шарм которой придавали заколочки с уродцами-зверюшками.