Ты убит, Стас Шутов

У меня было два любимых места для развлечений ― раздевалка и рекреация на первом этаже, та, где обычно проходили танцы. Большую часть учебного дня там было пусто и можно было творить, что угодно. Я загонял Тому туда, приказывал положить ладони на подоконник, смотреть в окно и рассказывать стихотворение. И она послушно рассказывала, потому что знала: иначе с ней и ее ущербной компашкой произойдет нечто ужасное. За заминку, дрогнувший голос или чтение без выражения следовал хлесткий удар по ладоням железной линейкой. Поэтому Тома рассказывала стихи блестяще, хоть на конкурс чтецов отправляй. Но ее ладони все равно были в красных следах: чтобы не расслаблялась. В очередной раз в раздевалке Тома устало смотрела на меня, не отрывая взгляда, произнесла:

– «Только ночи страшны от того, что глаза твои вижу во сне я…»[2]

От смысла слов стало неуютно.

– Никогда больше не читай это стихотворение, ― жестко велел я и сильнее обычного ударил линейкой по ладони Томы.

Находились у нас и другие забавы, где были задействованы Томины руки. Мне нравились ее маленькие слабые ладони, тонкие пальцы и бледные, дрожащие кисти. Такую кисть спокойно можно было обхватить двумя пальцами и сжать до хруста костей. Это были не руки, лапки маленькой трусливой мышки.

Когда я ловил ее в столовой, то снова заставлял положить ладони, на этот раз на стол, и растопырить пальцы. Я играл с Томой в ножички, правда, вилкой. Она снова подчинялась, у нее не было выхода. Будет гораздо хуже, если она не подчинится. Я медленно втыкал вилку в столешницу между Томиных пальцев, сначала между большим и указательным, потом между указательным и средним, и так по очереди, с каждым разом увеличивая скорость и весело повторяя:

– Чикин-пикин, пальчик выкинь!

Тома закрывала глаза и тряслась. Я забавлялся: вот ведь дура… Я же на ножичках собаку съел, а потому мазал редко. Но все-таки мазал, и на руках Томы оставались ровные ряды с четырьмя красными отметинами.

Тома… а ведь иногда я просто стоял с тобой рядом. Нежно обнимал, перебирал волосы, брал за руку и переплетал пальцы. Ласково смотрел на тебя и нашептывал всякое разное. Например, как ты прекрасна и как вкусно пахнешь. Ты ― единственное, что дает мне смысл жить. Я никогда тебя не оставлю, мы всегда-всегда будем вместе. Тебе никуда не деться, я пройду с тобой через всю твою жизнь. Мы начнем встречаться, ты представишь меня родителям как своего парня. И родители будут счастливы, потому что не знают, кто такой Стас Шутов. А ты послушно выйдешь за меня и никогда никому не расскажешь правду, или будет хуже. И это навсегда. И всю жизнь ты будешь страдать, бояться и терпеть. Однажды ты начнешь мечтать о смерти, потому что знаешь: в аду легче, чем со мной.

С твоего лица теперь ни на секунду не сходило затравленное выражение. Губы ― жеваное мясо. Потухший взгляд будто обращен внутрь. Ты сгорала, я видел это. С каждым днем я оставлял от тебя все меньше и меньше.

Спецшкола. Месяц 12

Прошла ровно половина срока. Стас думал об этом, проговаривал шепотом, чтобы почувствовать вкус необычного воображаемого напитка, налитого до середины бокала. Скоро станет легче, с завтрашнего дня оставшийся год пойдет на убыль.

Все чаще Стас думал, насколько было бы лучше, если бы Круч его ненавидел. Если бы подружился с Резаком. Но каждый раз, когда Круч пытается помочь, защитить, поддержать Стаса… его становится трудно ненавидеть. Как будто Круч из «того дня» и Круч из спецшколы ― два разных человека. И это Стаса очень путало. Отпустил ли он прошлое? Нет. Он в любой момент мог представить всю боль того дня, и она вспыхивала с прежней силой. Но что-то изменилось.

Не раз за эти годы Стас представлял разные красочные картины. Вот он взрослый, богатый, успешный, встречает Круча ― жалкого нарика, отброса. «Ты помнишь меня, Круч? Ты помнишь, что ты сделал? ― скажет ему Стас. ― Теперь посмотри на меня и посмотри на себя. Тебе вернулось твое зло». Иногда в своих фантазиях Стас обещал Кручу сотку, если тот вылижет его ботинки. И тот радостно принимался за дело. Как-то Стас даже поклялся себе, что так все и будет: он поднимется и найдет Круча, чтобы ткнуть его носом в свой успех. Но теперь клятва казалась нелепой. Ему незачем что-то доказывать Кручу.

Иногда Стас просто представлял, как открывает Кручу правду. В голове Стас создавал собственное кино. Он проигрывал диалоги, придумывал слова, которые скажет, и ответные реплики Круча. А также все эмоции, свои и его. В воображении Стаса Круч, узнав правду, поступал по-разному. Иногда вставал на колени, выл от отчаяния: раскаивался, ненавидел себя, умолял о прощении ― но Стас не прощал. Он хотел развернуться, уйти, но тот не отпускал, хватал за одежду. Он не хотел лишаться дружбы со Стасом, Стас ― единственный человек, который мог его понять, ― слишком много стал для него значить. И этот момент доставлял Стасу истинное наслаждение, хоть он и знал, что это нереально.