Ты убит, Стас Шутов

Светлана Игоревна смотрела на Стаса так, будто пыталась увидеть изнанку его черепной коробки.

– Умел любить? В прошлом?

– Да.

– Этот человек больше не любит тебя?

– Я хотел бы, чтобы это было так.

– Но почему?

– После всего, что я сделал… Любить меня тяжело. Практически невозможно.

– Кто этот человек, Стас?

Стас молчал.

– Ты так и не рассказывал мне о том, что ты пишешь в дневнике. Ты пишешь… Об этом человеке?

– Я уже закончил дневник. Я написал обо всем.

Дневник был здесь. Он попросил Колю принести его. Хоть Стас и закончил свою историю и не собирался больше ничего писать, все равно он нуждался в дневнике и чувствовал себя спокойнее, когда он был рядом.

– Да, я писал… о нем. Этот человек, он мой… Лучший… Лучший… ― Стас никак не мог закончить.

– Друг?

– Враг.

Светлана Игоревна не сумела скрыть удивления, глянула на Стаса по-новому, так, будто между ними вдруг окончательно исчезла стена.

– Расскажи мне о нем.

– Нет.

«Ни за что. Это только мое, мое, слышите? Я никому не обязан рассказывать о ней… Обо всем, что произошло в моей жизни».

– Стас, так мы никогда не придем к соглашению. За эти два года я ни разу не слышала от тебя твою историю. А становится легче, когда просто расскажешь.

– Легче, когда не лезут в душу, ― огрызнулся он.

– Ты не прав. Поверь моему опыту.

– Да что вы знаете? Что вы можете знать обо мне? Чем помочь? ― Стас повысил голос. ― Абсолютно ничем.

– Ты ошибаешься. Но, в любом случае, у тебя нет выхода. Я хочу знать все. О твоем конфликте с Данилом, об этой иконке. А главное ― все о человеке, который тебе эту иконку подарил. Я знаю, что ты попал сюда из-за него. Нее. И как только я все узнаю, то смогу тебе помочь. Ты выйдешь отсюда со своей иконкой ровно через десять дней и ни днем позже. И начнешь жить заново. Это твой шанс начать все с нуля, Стас Шутов.

С минуту Стас молчал. Он полулежал на койке и изучал картину на стене напротив. Там была изображена балерина ― она сидела на полу студии в расслабленной позе, ссутулившись. Волосы выбились из пучка, пачка примята, пуанты развязаны, ленты змеями тянутся по полу. Все в этом образе говорило об усталости. Не самая подходящая картина для изолятора. Сил для выздоровления она не давала, скорее, наоборот.

А затем рука Стаса скользнула под подушку. Он вытащил тетрадь с темно-зеленой обложкой, усеянную оранжевыми рисунками лисьих мордочек и осенних кленовых листьев. Посмотрев на Светлану Игоревну, он молча протянул ей тетрадь. Она приняла ее и кивнула в знак понимания.

А ведь она права: ему стало легче.

Мир «после». Отпускаю

Мы с койотами сидели на трибунах стадиона. Лузгали семечки, разговаривали о дурацкой спецшколе. От нашей ссоры в ночь выпускного не осталось и следа, вообще-то, никто о ней и не вспоминал. Я не наезжал на парней за ту выходку с дурью: понимал, что они просто хотели меня развеселить, пусть и самым идиотским из возможных способов. А парни в свою очередь не возмущались, что я на них наорал, а кого-то даже и ударил ― так и не вспомнил, кого. Возможно, что этот кто-то тоже ничего не вспомнил наутро.

Настроение было ни к черту, но все пытались меня подбодрить.

– Да может, не так все и плохо, Стасян, ― сказал Виталик, читая рекламные брошюры. ― Зырь, там среднее образование дают, так что в плане учебы ничего не потеряешь.

– И лучше туда, чем в колонию заехать, ясен пень, ― добавил Толик. ― Личное дело чистеньким останется, потом проблем с работой не будет. Нет, на воле лучше, никто не спорит, ― быстро добавил он. ― Но если выбирать, то школа лучше.

Каждый пытался найти плюсы. Костя сказал, что там можно освоить рабочую профессию, Леший вычитал про кучу спортивных секций. Комар добавил, что школа в лесу далеко от цивилизации, чистый воздух и изоляция от привычного кошмара под названием «жизнь» пойдут мне на пользу. В общем, когда все высказались, создалось ощущение, что меня провожают в элитный пансион. Вот только это не особо помогло.

Болтовню прервал телефонный звонок. Меня бросило в жар: звонила Тома. Несколько секунд я тупо пялился в экран, где настойчиво дрожало изображение трубки. Затем слез с трибун, отошел подальше и ответил на вызов.

За несколько секунд я перебрал в голове десятки причин, зачем Тома звонит. Это не она, это ее мама, жаждущая крови. А может, сама Тома сейчас скажет, что вариант со спецшколой ее не устраивает, она успокоится, только когда меня посадят. А вдруг… она звонит, чтобы сказать, что все еще любит меня и готова простить? Чушь. Но на долю мгновения сердце сжалось в наивном ожидании добрых слов.

Конечно, я ошибся. Тома требовала, чтобы я попросил прощения ― а я не стал. Теперь я боялся, что если извинюсь, она правда простит и… вдруг все пойдет по кругу? Могу ли я доверять себе?

– А есть ли смысл в этих извинениях? ― заявил я и даже заставил себя хмыкнуть. ― Одно дело – все вернуть назад. Другое – извиняться за то, чего уже нельзя исправить. И знай, последнее я считаю самой бесполезной херней на свете.