Ты умеешь хранить секреты?

Коннор взирает на меня с таким видом, словно я собственной рукой вонзила нож ему в сердце.

– Ты не выносишь... джаз?!

Да, это как один из тех снов, в котором все видят твои трусики и хочется бежать, но не можешь. Вот я и не могу оторваться от экрана. Корчусь от стыда и унижения, но взгляд словно прикован к лицу Джека, неумолимо продолжающего вещать...

Все мои секреты. Все мои маленькие, постыдные, тщательно скрываемые секреты. Разоблачены перед всем светом. Рассказаны во весь голос. Несутся из динамиков телевизора. И я в таком шоке, что почти ничего не соображаю. Как будто все это происходит не со мной.

– ...Надевает «счастливое» белье на первое свидание, тайком заимствует у соседки дорогие туфли и выдает за собственные... врет, что занимается кикбоксингом, не разбирается в религии, волнуется, что ее грудь слишком мала...

Я закрываю глаза, не в силах больше выносить все это. Моя грудь. Он упомянул о моей груди. По телевизору.

– ...разыгрывает утонченную, умудренную жизнью особу, но на ее кровати...

Я неожиданно слабею от страха. Нет. Нет. Пожалуйста, только не это. Пожалуйста, пожалуйста...

– ...лежит покрывало с изображением Барби. Взрыв хохота сотрясает комнату, и я закрываю лицо

руками. Это последняя капля. Никто не должен был знать о моем покрывале. Никто на свете.

– Она сексуальна? – спрашивает ведущий, и мое серд-| це болезненно сжимается.

Я открываю глаза, изнемогая от дурного предчувствия. I Что он скажет?

– Очень. – кивает Джек, и комнату захлестывает новая волна возбуждения. – Это современная девушка, которая носит кондомы в сумочке.

Да уж, каждый раз, когда я думаю, что хуже уже быть не может, меня ждет сюрприз покруче! И моя мать смотрит это. Моя мамуля!

– Вероятно, она еще не реализовала все свои потенциальные возможности... может, в глубине души она ощущает неудовлетворенность...

Как теперь смотреть на Коннора? На остальных?

– Кто знает, вдруг она готова экспериментировать... Возможно, она... предается лесбийским фантазиям насчет своей подруги.

Нет! Не надо!

Вот он, настоящий кошмар!

Перед глазами вдруг возникает Лиззи, сидящая перед телевизором и в ужасе прикрывающая ладонью широко раскрытый рот. Она поймет, о ком идет речь. Вот ей уж я точно больше никогда не сумею посмотреть в глаза.

– Это был сон, ясно?! – в отчаянии кричу я, поежившись под перекрестным обстрелом взглядов. – Никакая не фантазия! Это разные вещи!

Больше всего мне сейчас хочется броситься на чертов телевизор, обхватить его руками и заставить замолчать.

Но разве этим добьешься чего-то? В миллионах домов работают миллионы телевизоров. И миллионы людей смотрят эту передачу.

– Она верит в любовь и романтику. Верит, что в один прекрасный день ее ждет нечто чудесное и волнующее. У нее все как у всех. Страхи. Надежды. Тревоги. Иногда она боится. – Джек замолкает и, уже мягче, добавляет: – Иногда она чувствует себя нелюбимой. Уверена, что никогда не добьется похвалы от тех людей, которых считает самыми главными в своей жизни.

Глядя в его серьезное, открытое лицо, я ощущаю, как горят от слез глаза.

– Но она храбра, прямодушна, добросердечна и смело встречает все, что ей готовит судьба. – Он улыбается ведущим. – Я... мне очень жаль. Похоже, я немного увлекся. Не могли бы мы...

Его голос резко обрывается. Что-то говорит ведущий.

Увлекся.

Немного увлекся.

Это все равно что назвать Гитлера несколько агрессивным.

– Джек, большое спасибо за то, что нашли время поговорить с нами, – благодарит ведущий. – На следующей неделе мы поболтаем с обаятельным королем мотишши-онных видео Эрни Пауэрсом. Еще раз благодарим за...

Последние кадры заставки. Звучит знакомая музыка. • Но собравшиеся все еще смотрят на экран. Наконец кто-то протягивает руку и выключает телевизор.

Еще несколько секунд в конференц-зале царит тишина. Все глазеют на меня, словно ожидая каких-то действий: то ли речей, то ли танцев, то ли еще чего. Лица, лица, лица... Сочувственные, любопытные, злорадствующие. И просто: «Вот здорово, что на твоем месте не я».

Теперь точно знаю, что испытывают животные в зоопарке.

Больше в жизни туда не пойду.

– Но... но я не понимаю, – доносится голос из угла конференц-зала, и все дружно, как на теннисном матче, поворачиваются в сторону красного как рак Коннора. Тот не знает, куда деваться от смущения, но все же громко выпаливает: – Не понимаю, откуда Джек Харпер столько всего о тебе знает?

О Боже! Да-да, знаю, у Коннора диплом Манчестерского университета, степень и все такое, но иногда до него плохо доходит.

Коллеги снова поворачиваются в мою сторону.

– Я... – Господи, хоть бы провалиться сквозь землю! – Потому что мы... мы...

Не могу произнести этого вслух. Просто не могу. Да и ни к чему. Потому что лицо Коннора медленно меняет цвет. Словно он хамелеон.

– Нет! – стонет он, уставясь на меня как на привиде-.. ние. И не просто какое-то древнее привидение, а как на страшилу великана, с заунывным воем бряцающего цепями в подземелье. – Нет, – повторяет он. – Не верю.

– Коннор, – говорит кто-то, кладя руку ему на плечо, но он резко отстраняется.