Ты умрёшь завтра(СИ)

     — Лет двадцать она работала у меня санитаркой. Как-то Никодим, еще будучи ребенком, предсказал смерть моей пациентки, прямо здесь, в поликлинике. А потом явилась Марфа Васильевна и понесла несусветную ересь про то, что Никодим — диавольское порождение, и что смерть перед ним идет… Ну да важно не это, а то, что она упомянула Марию. Санитарка Путикова сказал что-то вроде: когда Мария увидела мертвого отца Сергия, то тронулось умом. Следовательно…

     — Следовательно, она была этому свидетелем! — догадался Аркадий Юрьевич. — Марфа Васильевна первой обнаружила мертвого отца Сергия, Мария пришла после!

     – Так оно и было, я полагаю, — устало отозвался доктор Чех. — Вот только…

     — Что только?! Где она живет, вы знаете?

     — Точнее – жила. Померла она пару лет назад. Крепкая женщина оказалась, лет семьдесят пять протянула.

     — Проклятье!

     — Не отчаивайтесь, голубчик. Насколько я помню, у нее не было родственников, так что ее квартира, скорее всего, осталась нетронута. Поговорите с Полищуком, все же вломиться в чужой дом — это как-то не по-человечески. Если свиток был у нее, вполне возможно он и до сей поры пылится где-то в ее квартире.

     — Да-да! — возбужденно согласился историк Аркадий Юрьевич и без отлагательств отправился к участковому Полищуку выпрашивать содействия в поисках исторически важного документа.

     — И прекращайте пить, — напутствовал его доктор Чех. — Выглядите вы уже, как будто мы с вами ровесники. А новой печени у меня для вас нет, голубчик…

     — Мне не новая печень нужна, дорогой мой Антон Павлович, — уже с порога отозвался радостный Аркадий Юрьевич. — Нам всем нужна новая жизнь!

     И, счастливый предстоящему открытию, Аркадий Юрьевич скрылся в коридоре.

     — Боюсь, что она недостижима, как коммунизм Барабанова, — тихо отозвался Антон Павлович захлопнувшейся двери.

     Участковый Полищук пошел науке навстречу. В сущности, Казимир Григорьевич был рад помочь историку Семыгину, потому что последние пару лет ничего толком не делал, и маялся скукой. Выслуга лет позволяла ему выйти на пенсию, но что было с этой пенсией делать, Полищук не знал, а потому ей противился. Дети выросли, кое-как обзавелись семьями (кроме самого младшего Ильи) и жили отдельно, стариков избегали, жена уверенно скатывалась в старческий маразм, и Казимир Григорьевич все больше предпочитал ее общество компании своих сослуживцев. Бывшие любовницы либо скончались, либо превратились в дряблых развалин, да и не до любовных утех теперь было Казимиру Григорьевичу — старость подмяла под себя потенцию, свела на нет мужскую силу. Тридцатипятилетний прапорщик Бабулькин и два молодых сержанта прекрасно справлялись с текущими задачами, к ветерану милицейской службы Полищуку относились уважительно, и с почтение выслушивали его истории про былые подвиги (хотя знали их наизусть), так что на службе Казимиру Григорьевичу было комфортно. Когда же историк Семыгин появился перед Полищуком, и с горящими глазами поведал, что в квартире гражданки Путиковой вполне может таиться важнейший исторический документ, участковый, не раздумывая, дал добро на обыск квартиры, в толстых книгах отыскал требуемый адрес, и самолично отправился Аркадия Юрьевича сопровождать. Очень хотелось Полищуку присутствовать при историческом открытии, в надежде, что его скромное имя будет вписано во всемирную историю, как первооткрывателя, рядом с именем великого ученого Семыгина.

     Квартира санитарки Путиковой располагалась в покосившемся деревянном бараке о двух этажах, уже давно покинутом жильцами. В подъезде было тихо, душно и пыльно. Ветхие ступени скрипели под ногами, и грозили провалиться под тяжестью посетителей, потревоживших оцепенение дома своим появлением, но устояли, не обрушились. Дверь в квартиру Марфы Васильевны была не заперта, мало того — выбита. Предчувствуя недоброе, Семыгин торопливо проследовал внутрь и обнаружил картину полного разгрома. Редкая и убогая мебель была разрушена, но возраст мебели здесь был ни причем, — пробоины и переломы вполне конкретно указывали на целенаправленное физическое воздействие чем-то тяжелым, таким, как например, железная труба, или там, монтировка. Окна скалились кариозными зубами разбитых стекол, на полу валялись сорванные с петель двери, кое-где в углах комнат ютились высохшие кучки дерьма, даже старая деревянная икона в южном углу гостиной была поругана, — растресканный и облупившийся лик святого перечеркивали богохульственные царапины: «сдесь был И».